Пришествие цивилизации - [20]

И все бы ничего, но как нарежусь в дрыбодан, то снится мне по ночам рубка корабля космического, звезды, да миры разные. Просыпаюсь я тогда, и если есть что, так ввожу в себя и успокаиваюсь. А нет, так сижу до утра, глаз не смыкаю, потому как спать боязно. Трезвые они там все, в мирах своих светлых.

ПРИШЕСТВИЕ ЦИВИЛИЗАЦИИ

«…И ступил я на землю обетованную.

И принес на нее гордыню и скверну.

И люди приняли их за благо.

…И поведал я им, что есть грех.

И подивились люди, и стали грешить.

И возрадовались.

…И тогда открыл я им тайну покаяния.

И с тех пор они стали грешить и каяться.

А имя мое прокляли.»

неБытие, 1, 4-19

1. И было лето. И был полдень

День выдался знойный, как и предупреждал акве Беструде. Нюх на погоду у него поразительный. Рубашка у Колори намокла от пота, но он старался не отставать от отца. Брюка — растение капризное, требующее ежедневного ухода. Отец работал вроде бы не торопясь: подпушивал мотыкой землю у корня, срезал слабые листья, спелую брюку аккуратно вынимал из гнезда, укладывал ее на междурядье, а в гнездо бросал два-три семени и присыпал землей. Но неспешные на первый взгляд движения отца были настолько размеренными и экономными, что Колори едва успевал относить к дороге спелую брюку и срезанные листья.

В полдень отец распрямил спину, посмотрел на солнце в зените и подмигнул сыну.

— Запарился?

— Немного, — честно признался Колори, смахивая пот с лица. Рубашку он давно снял и повесил сушиться на кол возле дороги.

— Пойдем, переберем листья.

Отец взял мотыку и направился к дороге. На его обветренном морщинистом лице не выступило ни капли испарины.

Перебирать листья после работы в поле было одно удовольствие. Они быстро разложили их на деревянные поддоны: свежие, сочные — на салат; подсохшие, срезанные у корня — на корм скоту; вялые, пожелтевшие — на зимнюю закваску. Когда они полностью рассортировали листья на три аккуратных стожка, на дороге показалась арба Пастролаги. Умел отец точно распределить работу, чтобы успеть к его приезду.

Пастролаги сидел на передке арбы и привычно причмокивал губами, подгоняя айреда. Толстый, неповоротливый айред тянул арбу с видом мученика, смотря на мир унылыми фасеточными глазами. Маленькие жвала беспрерывно двигались, ложнозубы, словно пальцами, месили густую, тягучую слюну, капающую и-зо рта.

Пастролаги спрыгнул с арбы, обменялся с отцом рукопожатием, а затем протянул руку и Колори. Как равному.

— Ты гляди, Нокуме, какой у тебя помощник! — сказал он. — Скоро отца по росту обгонит.

Колори за весну сильно вытянулся и был выше своих сверстников.

— А мой оболтус ничем не хочет заниматься, — в сердцах махнул рукой Пастролаги. — Работа отца ему не нравится. Шастает дни и ночи напролет по Деревне, как малолетка. Шалтай-болтай какой-то.

Нокуме улыбнулся.

— Ты себя вспомни, Пастролаги, — сказал он. — Где тебя только не носило в его годы?

Пастролаги смущенно хмыкнул. В молодости он перепробовал много работ, но ни на одной подолгу не задерживался. Побывал он и в Городе, затем исколесил полстраны, некоторое время отирался в поселениях аквов на Побережье, но нигде не смог найти себе дело по душе. И только к тридцати годам, когда юношеское убеждение о собственной исключительности несколько пообтерлось, он остепенился, вернулся в родную Деревню и сменил своего отца на работе возчика.

— Да ладно тебе, — отмахнулся Пастролаги, но на лице у него играла улыбка. Чтоб он ни говорил, а в глубине души был доволен тем, что сын пошел в него неусидчивостью и неугомонностью.

Колори подошел к айреду и почесал ему холку. Айред заурчал от удовольствия, вытягивая из панциря длинную шею. В его огромных фасеточных глазах отражались тысячи маленьких Колори.

— Кушать хочешь? — тихо спросил Колори.

Урчание усилилось. Теплокровное насекомое есть хотело всегда.

Колори протянул ему несколько желтых листьев. Ложнозубы бережно подхватили подношение, жвала мерно задвигались, перетирая пищу.

— Эй, сынок! — окликнул Пастролаги. — Не перекорми животное! Обленивеет, до Города не доеду.

Действительно, айред за раз мог съесть столько, сколько весил сам, но тогда дня три к нему можно было не подходить. Заставить двигаться сытое животное было невозможно.

Колори отошел от айреда и стал помогать взрослым. Втроем они загрузили арбу спелой брюкой, а наверх втащили поддон с листьями для салата. Листья прикрыли мешковиной, чтобы не привяли по дороге в Город.

— Перекусим? — предложил отец. Обед с Пастролаги после загрузки арбы был чем-то вроде ритуала.

Они сели на обочине, нарезали ломтями спелую брюку и принялись есть, заворачивая ломти в листья и запивая соком незрелой брюки. В детстве Колори измучил мать вопросами: «А почему в зеленой брюке сок, а в спелой творог? А вяленая брюка, как мясо?» Мать отвечала: «Сок — потому, что брюка зеленая. Творог — потому, что спелая. А похожа на мясо — потому, что вяленая.» А как еще можно ответить на такие вопросы?

— Слушай, Колори, — неожиданно сказал Пастролаги, — зайди вечерком к Малькаве и попроси, чтобы он сшил тебе новые штаны.

— Зачем? — удивился Колори, оглядывая свои, с многочисленными кармашками. — Эти еще хороши.