Пришельцы - [47]

    Все вышеописанное нам нужно для того, чтобы читатель знал, с чего начался покупательский бунт. Кто-то из женщин, состоявших в комиссии, шепнул Протасову, что запрошенный давным-давно хомут прибыл и что седло с насечкой - тоже прибыло. Иван Васильевич конечным делом сразу кинулся в магазин, прочитал, что закрыто на учет, но не смутился и постучал кулаком в глухую дверь, обитую жестью.

    - Открывайте, девки!

    За стеклом мелькнуло на мгновение лицо завмага Клавдии Царевой, она нахмурилась и сердито махнула рукой: иди, мол, своей дорогой!

    - Когда откроете, девки?

    Царева за окном пожала плечами и брезгливо скривила губы: не обязана, дескать, объяснять всякому - когда откроем, тогда и откроем. Протасов был не всякий, поведение Клавдии Царевой ему не понравилось, и он шибче застучал кулаком:

    - Открывай счас же, не то все запоры разнесу, толстомясая!

    Рядом с Царевой показался мужчина незнакомой наружности и тоже махнул рукой в сторону таежных просторов: ступай себе, дедушка, ступай. Тогда пенсионер Протасов подобрал возле крыльца палку, принадлежавшую сторожу, и ударил той палкой изо всей силы, дверь отозвалась затяжным и громким стоном.

    - Открывайте, курицы мокрые!

    Ну, дальше - больше. В итоге Протасов сорвал с двери бумажку, извещавшую, что закрыто на учет, затем подобрал в траве кирпич с намерением безотлагательно побить окна. Горячий был в повседневности старик, и его впустили, чтобы избежать беды. Клавдия Царева попыталась растемяшить ветерану следующее: да, хомут поступил, седло с черненой насечкой тоже поступило, согласно заявке (никакой заявки Клавдия, разумеется, не посылала!), но нет фактуры, следовательно, неизвестно, сколько товар стоит, а коли неизвестна цена, то и продавать нечего, не имеет она права самовольничать. Мужчина незнакомой наружности (следователь Ольшанский) вторил заведующей: да, так оно и есть, но старик вздыбил усы, как запечный таракан, положил на прилавок сотню единой бумажкой и заявил:

    - Получишь фактуру, доплачу, если дороже сотни вымахнет, а пока отойди-ка в сторонку, не напирай на меня своим телом, откормилась туточка, понимаешь! И не стыдно?

    - Товарищ! - попытался вмешаться следователь Ольшанский. - Дело особое, и хочу подчеркнуть...

    - Ты без подчеркиваний. Доподчеркивались, понимаешь. Все ить пропьете, ни стыда у вас, ни совести!

    - Однако, позвольте?

    - Не позволю! - Старик Протасов уже нашел хомут и, запинаясь о ремни, распущенные до пола, начал высматривать седло. Клавдии Царевой не понравилось наглое поведение деда, она взвела правую бровь, будто курок, и часто задышала.

    - Чего это вызверилась? - Протасов оглядывал прищуренными глазами торговый зал. - Не правда разве? Путевые-то бабы за талию борются, а тебя вон расперло, дальше некуда, тебя ведь легче перепрыгнуть, чем обойти. Размордела на ворованных-то харчах!

    - Я тебя, мухомор, - произнесла Клавдия с расстановкой. - Выброшу отседова счас, и очень далеко!

    - Ча-вво! Она меня выбросит, она ишшо топырится, глянь-ка! - Пенсионер оставил хомут в покое, вырвал у кого-то из женщин счеты и боком пошел на Клавдию. Усы его поднялись к ушам, рот широко раскрылся, и левая рука, прижатая к ляжке, припадочно задергалась. Заведующая сперва попятилась под таким нешуточным напором, потом и побежала, запнулась о груду босоножек местпрома и упала.

    Над ней в опасной близости пронеслись счеты, прокатились по полу и ударились о стену, не потеряв притом ни одной костяшки. Ветеран с расторопностью, удивительной для своих почтенных лет, подобрал с пола счетный инструмент и хотел было повторить операцию, но следователь особым приемом, мягко, но и решительно, обратал старого кавалериста и предотвратил таким образом смертоубийство. Завмаг Царева, оправляя платье на ходу, удалилась в конторку, чтобы там оплакать накоротке свое горемычное одиночество:

     Клавдия всегда плакала, когда не могла дать отпор. Это бывало редко, но бывало.

    Пенсионер Протасов забрал все-таки Лошадиную справу, несмотря на протесты Ольшанского, и ушел, торжествуя полную и безусловную победу. Боевые действия пенсионера наблюдала с улицы сперва негустая толпа, потом еще прихлынул народ, и возник ропот: ему так можно, нам так нельзя, да? А почему нельзя? Был пущен слух, что позавчера ночью в адрес Покровского сельмага прибыл целый вагон дефицитных товаров, теперь ведется его оприходование, но половину добра уже успели растащить Клавкины друзья-приятели, если же зевать и дальше, то растащат и другую половину. Царева специально тянет с учетом, чтобы выиграть время. Надо, значит, спешить, чтобы вырвать дефицит из цепких рук хищников. Мысль эту четко сформулировала почтальонша Серафима Баранова, женщина средних лет, худая и желчная. Баранова лишних денег не имела, купить ничего не могла, но стояла за справедливость.

    Следователь Ольшанский отпер дверь магазина, чтобы выпустить Протасова, и на какое-то мгновение потерял бдительность, вернее сказать, он вовсе не подозревал, что люди во дворе способны на противозаконные действия. Почтальонша Серафима Баранова больно ткнула следователя локтем под дых и первой вошла в магазин. Лицо ее, плоское, и носатое, выражало крайнюю степень презрения. За почтальоншей потекли остальные и просочились в торговый зал, пока Ольшанский, согнувшись, приходил в себя. Просочились, значит, и устроили допрос комиссии, состоящей, как уже говорилось, исключительно из женщин: что будут давать и почем? Есть ли цветные телевизоры, есть ли транзисторы? Клавдия Царева появилась на шум, подбоченилась и закричала: