Природа и власть - [7]

Камнем преткновения являются также требования экологических фундаменталистов поставить в центр истории природу, а не человека, и рассматривать ее при этом не с точки зрения человеческих интересов. В такой истории тысячелетние труды людей по освоению природных ресурсов воспринимались бы лишь как фактор беспокойства, как вечная попытка человека поставить природу себе на службу. Рефлексирующий ученый зачастую впадает в тяжкие сомнения: а можно ли относить к экологической истории его работу, если он, к примеру, изучает ранние конфликты вокруг леса и воды? Если быть честным до конца – не идет ли в этом случае речь лишь об интересах людей, а не о природе как таковой?

Но к чему такие сомнения? Нетрудно понять, что противопоставление «неантропоцентрической и антропоцентрической экологической истории» – это лишь постановочный бой. Работая с письменными источниками, историк постоянно ощущает, как его направляют в определенные рамки интересы тех, кто писал и сохранял эти тексты. Да и вообще, идеал «нетронутой природы» – это фантом, продукт культа девственности. Непредвзятая экологическая история рассказывает не о том, как человек подверг насилию девственную природу, а о процессах организации, самоорганизации и распада в гибридных комбинациях между человеком и природой. «Приспособление к природе»? Но и эта расхожая формула еще слишком близка к пониманию природы как данности, неизменности. Историю экологического сознания нельзя писать как историю осознания собственных прав природы, но только лишь как историю понимания долгосрочных природных основ человеческого бытия и культуры, пришедшего к людям посредством многочисленных кризисов. Это и есть реальная история, и множество конфликтов вокруг ресурсов приводят нас к ней.

В той экологической истории, которая пишется сегодня в странах третьего мира, не страдающих от пресыщения, речь идет, как само собой разумеющееся, об условиях человеческой жизни. Бандана Шива[10], наверное, самая известная сегодня женщина-эколог третьего мира, резко выступает против разделения задач по охране природы и сохранению продовольственного базиса человека. Культ дикой природы берет свое начало в основном в Америке, где он находит практическое выражение в охране национальных парков, гигантских деревьев Запада, остатков бизоньих стад. Но уже давно доказано, что прославленная Западом «дикая» природа сформировалась под воздействием огневого хозяйства индейцев. «Самой вредоносной ошибкой, которую европейцы принесли с собой в Калифорнию и на весь континент, была уверенность в том, что они ступили на “по-настоящему дикие” земли» (см. примеч. 5). Так, они полагали, что нужно выселить индейцев с территорий национальных парков, чтобы сохранить красоту якобы нетронутой природы. В экологической истории идеал «дикой природы» фатален, поскольку отвлекает внимание от задачи улучшения среды, обустроенной человеком. Но и помимо этого, даже если думать, что экофундаменталисты не обидят и мухи, философия, ведущая к пожеланию исчезновения 9/10 человечества, вызывает обоснованный дискомфорт.

Странно уже то, как долго держалась столь бессмысленная концепция. Или тому есть более глубокие причины? Часто кажется, что речь идет лишь о неловком выражении вполне обоснованного ощущения: для того чтобы сохранять способность к жизни и развитию, человеческая культура нуждается в безмолвных резервах, пространстве для действия, свободных местах. «Мысль о том, что каждый доступный глазу клочок земли перекопан человеческими руками» содержит «для фантазии каждого человека с естественными чувствами что-то ужасно пугающее», – пишет Риль[11] (см. примеч. 6), и, вероятно, он прав даже в самом рациональном смысле.

В частности, из-за этого история, достойная называться «экологической», занимается не только людьми и тем, что они сделали, но и овцами, и верблюдами, и болотами, и залежами. Нужно помнить, что у природы есть собственная жизнь, и она не является лишь компонентом человеческих действий, цитатой из дискурсов. Как раз цепочки невольных последствий деятельности людей, вскрывающие природные взаимосвязи, заслуживают особенно пристального внимания.

Универсальная история выведет ученого на другие научные дисциплины, которые уже давно занимаются историей окружающей среды, порой оказывая при этом серьезное воздействие на общество: этнологию, антропологию и историю древнего мира[12] с участием палеоботаники. По сей день эти дисциплины и экологические исследования историков почти не знакомы друг с другом. Очень важно перекинуть мост между ними. Попытки экологического подхода к универсальной истории исходят пока больше от биологов и этнологов, чем от историков (см. примеч. 7), причем экологический компонент в этнологии представлен обычно моделью «приспособления культуры к окружающей среде». При этом разрушительное действие культуры на среду легко выпадает из поля зрения. Этнологи любят изолированные, мало затронутые современной цивилизацией культуры, отрезанные от мира горные деревни, так что экологические последствия модернизации и сложные взаимосвязи всего происходящего в мире проходят мимо их внимания.