Припятский синдром - [4]

— Ясно, — вздыхает сын.

Литературный вечер, посвященный творчеству Марины Цветаевой, в стройковском общежитии подходит к концу. Молодежи в «красном уголке» собралось довольно много. Они долго не отпускают гостей. И вот Ирина исполняет последнюю песню:

Времени у нас часок.

Дальше — вечность друг без друга!

А в песочнице — песок —

утечет!

Что меня к тебе влечет —

вовсе не твоя заслуга!

Просто страх, что роза щек —

отцветет…

Ты на солнечных часах —

монастырских — вызнал время?

На небесных на весах —

взвесил — час?..

Для созвездий и для нас —

тот же час — один — над всеми.

Не хочу, чтобы зачах —

этот час!..

На последних аккордах песни их с Софьей окружили, засыпая вопросами. На время этой встречи все забыли тревоги сегодняшнего дня. И только в одиннадцать, с букетами цветов, вырвались подруги от благодарной аудитории.

Миновав недостроенный стадион, они, опьяненные теплым приемом и чудесным ласковым вечером, идут к центральному проспекту с обычным для центральных улиц всех городов СССР именем Ленина, сопровождаемые яркой иллюминацией: лучистым «НАРОД И ПАРТИЯ ЕДИНЫ» над горкомом, «ГОТЕЛЬ ПОЛІССЯ» — рядом с ним, «ДВОРЕЦ КУЛЬТУРЫ «ЭНЕРГЕТИК» — над зданием ДК, над магазином слева — «РАЙДУГА», а справа, издали, с высоты девятиэтажного жилого дома изливает на них свой неоновый свет бессмертная фраза — «ХАЙ БУДЕ АТОМ — РОБІТНИКОМ, А НЕ СОЛДАТОМ»...

Софья провожает подругу, ибо в такой чудесный вечер домой идти еще не хочется. Так, беспечные, дошли они до конца проспекта. И как только вышли на кольцо, ведущее к мосту, обе ахнули: вдали, над лесом, стояло огромное горячее зарево. Оно колыхалось и дрожало, как над раскаленным мартеном. И еще горячей, красным-красна была громадная труба второй очереди ЧАЭС.

— Да… — выдавила из себя Софья. — Значит, и впрямь дело дрянь!..

В Ирине же, наряду с потрясением, опять поднялась волна сладко-тревожного ребячьего восторга:

— Давай подойдем к мосту!.. Интересно, остановят нас или нет?!

Софья, похоже, испытывала такое же чувство. И молодые женщины бодро зашагали к мосту, ведущему из города. Они уже начали подниматься на мост, но никто их так и не остановил. И, потеряв интерес к авантюрной затее, подруги медленно возвращаются, не отрывая глаз от зарева над лесом.

— Вот бы забраться сейчас на крышу девятиэтажки и наблюдать за всем, что будет происходить дальше, а? — по-мальчишески восклицает Ирина. — А что?! Это, быть может, наш профессиональный долг…

— Слушай, мать! Тебе не кажется, что ты слишком близко живешь к этому джинну?.. Как бы он и вовсе не вырвался из своей раскаленной бутылочки?!.. — басит Софья. — Значит, так: если что — пусть Денис с рукописями мчит ко мне, у нас все-таки подальше, значит, и безопасней… А ты можешь созерцать и летописать, сколько душе твоей угодно… Договорились?!

— Добро! — соглашается Ирина.

Прощаясь, они обнялись как-то крепче и теплее, чем обычно. И уже стали расходиться, как с моста, мимо них, по проспекту в сторону горкома промчалась вереница черных «Волг» и правительственных «ЗИЛов».

Ничего не говоря, подруги еще раз махнули друг другу на прощание и поспешили каждая в свой дом. И над каждой уже довлело, уже весело в воздухе и охватывало непонятным тревожно-сладостным трепетом сердце — полузабытое военное слово: эвакуация!

Дома Ирина застала уже спящего сына. Не снимая верхней одежды, она зажигает настольную лампу. Открывает настежь дверцы шкафа-кладовки, достает оттуда большую черную дорожную сумку. И, сев на стул, рассеянно осматривает комнату, соображая, что же самое необходимое нужно уложить в сумку, на случай, если…

Сын заворочался и открыл глаза:

— Мама, куда ты?..

— Я только пришла, сынок!..

— А что ты делаешь? — сонно и встревожено спрашивает он, глядя на сумку и распахнутую кладовку.

— Думаю, что положить в сумку, чтобы быть готовыми в случае эвакуации…

— А что? Она будет?..

— Не знаю. Но, кажется, что будет… Ты спи пока. Спи. Я тебя разбужу, если что…

— Хорошо. — Денис, отвернувшись к стене, сразу сладко засопел.

Ирина же энергично встает, вынимает из кладовки теплые вещи, смену белья, два полотенца. Выходит из комнаты, возвращаясь с мылом и прочей парфюмерией. Вещи, часть писем и бумаг, несколько книг — постепенно заполняют сумку. Она открывает дверцу нижней секции книжного шкафа, роется в бумагах, собирает документы, кладет их в дамскую сумочку. Достает альбом, садится с ним к столу, листает. Выбрав несколько не вклеенных фотографий, тоже кладет их в сумочку.

Альбом, открытый на самой яркой театральной странице их припятской жизни, лежит на столе. На фотографиях — репетиции и премьера большой полуторалетней работы — поэтического спектакля о Марине Цветаевой. Ирина же, раскрыв окно, как обычно, сидит на подоконнике и смотрит в глухую, тревожную ночь. Ей слышится романс из спектакля на стихи М. Цветаевой:

Вот опять окно,

где опять не спят.

Может — пьют вино,

может — так сидят.

Или просто — рук

не разнимут двое.

В каждом доме, друг,

есть окно такое.

Крик разлук и встреч —

ты, окно в ночи!

Может — сотни свеч,

может — три свечи...

Нет и нет уму

моему покоя.

И в моем дому

завелось такое.

Помолись, дружок, за бессонный дом,