Принс. The Beautiful Ones. Оборвавшаяся автобиография легенды поп-музыки - [17]

Группа вышла на сцену. Краем глаза Ли’нэрд поймал Принса и окинул его понимающим, оценивающим взглядом. Они позвали на сцену приглашенного вокалиста, он был потрясающим. «Явное доказательство того, что с музыкальной индустрией что-то не так», – сказал мне Принс. Зачем звукозаписывающему лейблу поддерживать артистов, которые не могут петь, когда есть такие таланты? «Этот парень… мы могли бы записать с ним хит-сингл за пять минут».

Мы откинулись на спинку скамьи и наслаждались музыкой. Я никогда не сидел так близко к Принсу и при любой возможности старался бросить на него несколько косых взглядов. Он выглядел усталым, но счастливым. Время от времени он шептал Мерон что-то такое, что заставляло ее смеяться. «У нее такой смех, что как только ты заставишь ее засмеяться, то поймешь, что никогда не слышал ничего подобного», – сказал он мне.

Пройдя примерно две трети площадки, он кивнул Кирку. Пора было уходить. «Так, вот что мы сделаем – ты свободен примерно через неделю? Мы соберемся вместе, где бы мы ни играли, и плотно займемся работой над книгой. Я хочу приостановить тур Piano & A Microphone, чтобы действительно работать над ней». Их машина стояла снаружи. Он пожал мне руку, быстро обнял и поспешно вышел, держа куртку над головой. Толпа у бара даже не взглянула на него.

НО ПРОШЛА НЕДЕЛЯ

а за ней следующая без единого слова. В начале апреля Кирк спросил меня, могу ли я переслать напечатанные страницы с моими заметками. Я так и сделал. И на этом все. Тишина. Я начал беспокоиться, когда прочитал, что Принс отложил выступление в Атланте. Я еще не знал этого, но видел его тогда в последний раз.

По крайней мере, он подписал контракт на книгу – вроде бы. Вечно недоверчивый к «пунктирной линии», он доверил своему адвокату Федре Эллис-Ламкинс одноразовую доверенность, предоставив ей право подписать издательское соглашение вместо него. Нотариус прибыл в Пейсли Парк и взял его подпись 7 апреля, в тот же день, когда он отменил шоу в Атланте, заявив, что болен. («НЕСМОТРЯ НА ГРИПП, ЭТА ПЛАНЕТА БЕСЦЕННА!» – он написал об этом в твиттере несколькими днями раньше.)

Возвращаюсь к нашему последнему разговору, за четыре дня до его смерти. Мы снова говорили о его родителях, анализируя их дуэльное влияние на его жизнь. Он чувствовал это на биологическом уровне – отсюда и его интерес к клеточной памяти. Возможно ли, что его тело хранило их шрамы?

«Размышляя о структуре книги, – сказал он, – было бы глупо, если бы в твоем голосе звучали научные, основанные на фактах вопросы, а также излагались факты о клеточной памяти. Сейчас я пишу о своей жизни, музыке и уличной жизни. И думая о When Doves Cry – мы бы могли переосмыслить эту песню слово за словом». В некотором смысле фанк-музыка была идеальным средством для решения этой дилеммы. Он был живым противоречием, его мать и отец в одном лице. Фанк работал точно так же, объединяя импульс и структуру. Вот почему мы должны были найти подходящее для этого слово.

Также он размышлял над обложкой. «Один художник рисовал меня поэтапно на протяжении всей моей карьеры. Подожди, я тебе пришлю». Это были знаменитые рисунки Мартина Хомента, который иллюстрировал The Many Faces of Prince на протяжении всей его карьеры. Возможно, это будет хорошей обложкой. Это было все, что нужно было учитывать, «когда мы действительно начали работать над этим». Но на этот раз не было никакой определенной даты, связанной с этой работой.

«На самом деле я просто хотел позвонить и сказать тебе, что именно об этом я и думал», – произнес он. – И я в порядке».

Мы повесили трубки. Мне казалось, что это наш самый обычный естественный разговор, даже несмотря на то, что я провел большую его часть в неуклюжей позе на полу моей спальни, как я уже писал ранее. Мы начали прямо с того места, где остановились.

Поздним утром 21 апреля я ехал на поезде Метро-Норс в Коннектикут с другом, когда начали приходить сообщения. TMZ сообщала о смертельном случае в Пейсли Парк. На месте происшествия находился офис шерифа округа Карвер. Я даже не думал, что это может быть Принс. Оглядываясь назад, я понимаю, что был сбит с толку из-за того, что был настолько доверчивым, и насколько нечеткими стали мои рассуждения. Ведь Принс сказал мне, что с ним все в порядке, и я поверил ему на слово.

Я продолжал обновлять новостные сайты. Вскоре заголовки увеличились в размерах, и поток текстовых сообщений превратился в настоящий потоп. Принс умер. На улице уже наступила весна, и через окно поезда я наблюдал, как величественно проносится мимо пейзаж, как распускаются первые бутоны, как акры коричневой земли покрываются зелеными пятнами. Вагон Метро-Норс был переполнен пассажирами, все они занимались своими обычными делами. Когда мой друг и я начали говорить все с более и более паническими нотками, некоторые из них бросали на нас шикающие взгляды. Мне хотелось схватить этих людей за лацканы и встряхнуть. Разве они не знали, что один из величайших художников нашего времени умер? Неужели они не понимают всей серьезности этой ситуации? В голове у меня было такое ощущение, будто меня запихнули в дробилку, и мне не хотелось плакать, точнее, не здесь, потому что, начав, я уже не смогу остановиться. Журналисты стали звонить в офисы The Paris Review, добиваясь комментариев и приглашая меня в эфир. Старые учителя, друзья друзей, бывшие товарищи по группе – все, кто имел хоть малейшее отношение к нему, явно выказывали то же потрясение и отчаяние. Постоянное освещение новостей только делало их менее реальными. И никто не мог сказать, что произошло.