Принцип разрушения как творческий принцип. Мир как всеуничтожение - [10]

Когда обвинение в «примитивизме» как причине вымирания пресмыкающихся оказалось несостоятельным, на смену ему пришло обвинение противоположного рода: в чрезмерной специализации. Пресмыкающиеся вымерли будто бы потому, что слишком хорошо приспособились к тогдашним условиям, и погибли они из-за изменения климата.

Изменения климата Земли действительно происходили. Всем известно о ледовых эпохах. Вымиранию видов на рубеже мелового и третичного периодов также предшествовало похолодание. Но оно не стало началом очередного ледникового периода. Еще важнее иное: другие изменения климата никогда не вызывали гибели такого множества видов флоры и фауны, как на этот раз. Их ископаемые останки внезапно исчезают в геологических слоях следующей эпохи. По некоторым подсчетам, не уцелело ни одно животное весом более 20 кг.

Никогда еще вся Земля не становилась ареной столь массовых жертвоприношений. Тогда вымерло множество видов беспозвоночных, причем почти одновременно на суше и в океанах. То было нечто вроде библейских «египетских казней»: день превратился в ночь, и тьма продолжалась около двух лет. Солнце не только перестало быть видимым на всей территории Земли, но доходящие до нее солнечные лучи давали освещение более слабое, чем полная Луна. Все крупные животные, ведущие дневной образ жизни, погибли, зато уцелели небольшие крысоподобные млекопитающие, адаптировавшиеся к ночному добыванию корма. Как раз из этих спасшихся от грандиозного зооцида остатков фауны и возникли в третичном периоде новые отряды животных, включая и тот, что увенчался антропогенезом. Наступившая тьма, отрезав Землю от потоков солнечной энергии, сделала невозможным фотосинтез и тем самым уничтожила большую часть зеленых растений. Погибло также множество водорослей.

Дальнейшие подробности мы опустим; правда, механизм и последствия катастрофы выглядели более сложно, чем описано выше, но ее размеры были именно таковы. Баланс выглядит следующим образом. Из богатейшей наследственной массы мезозоя человек возникнуть не мог, поскольку эта масса представляла собой капитал, вложенный в виды, неспособные к антропогенезу, и вложенные средства (как, впрочем, всегда в эволюции) оказались невозвратными. Старый капитал пропал, а новый начал возникать из уцелевших остатков жизни, разбросанных по Земле. Накопление этого нового капитала в конце концов привело к возникновению гоминидов и антропоидов.

Если бы огромные инвестиции, которые эволюция вложила в пресмыкающихся мезозоя, не пропали даром 65 миллионов лет назад, млекопитающие не овладели бы нашей планетой. Мы возникли и размножились до миллиардов потому, что истреблению подверглись миллиарды других существ. Именно это и означают слова: «The World as Holocaust». Однако следствие, ведущееся наукой по делу, в котором прямых улик нет, позволило установить лишь случайного виновника нашего появления на свет — и к тому же виновника косвенного, хотя и необходимого. Ведь не метеорит же нас создал: он лишь открыл нам путь, опустошив Землю и тем самым освободив место для новых эволюционных экспериментов. Остается открытым вопрос, смог бы разум появиться на Земле без этой катастрофы, появиться в иной, чем наша, — негоминидной форме.

VI

Там, где нет Никого, а значит, каких бы то ни было чувств, дружественных или враждебных, нет никаких намерений; не будучи Личностью или творением какой-либо Личности, Универсум не может быть обвинен в преднамеренном умысле. Он попросту таков, каков есть, и действует так, как действует: акты творения он совершает посредством деструкции. Одни звезды «должны» взрываться и распадаться после взрыва, чтобы образовавшиеся в их ядерных «тиглях» тяжелые элементы могли рассеяться и спустя миллиарды лет положить начало планетам, а при случае — и органической жизни. Другие сверхновые «должны» подвергаться катастрофическому разрушению, чтобы сжатые этими взрывами скопления галактического водорода конденсировались в солнцеподобные, долгоживущие звезды, спокойно и ровно обогревающие свою планетарную семью, которая своим возникновением тоже обязана катастрофам. Но должен ли также и разум порождаться разрушительным катаклизмом?

XXI век не ответит на этот вопрос окончательно. Он будет собирать все новые вещественные доказательства, создавая новую картину мира как совокупности случайных катастроф, подчиненных точным законам, — но по интересующему нас здесь ключевому вопросу окончательного решения не вынесет.

Правда, он развеет множество иллюзий, по сей день существующих в науке. Так, например, он окончательно подтвердит, что большой мозг отнюдь не равнозначен большому интеллекту. Такой мозг — необходимое, но недостаточное условие возникновения разума. Исключительная будто бы разумность дельфинов, мозг которых действительно больше и сложнее человеческого, этот пресловутый дельфиний разум, о котором столько писали в наше время, будет причислен к досужим вымыслам. Конечно, большой мозг был необходим дельфинам как орудие адаптации, чтобы успешно конкурировать с крайне «глупыми» акулами в общей океанической среде; это позволило дельфинам занять биологическую нишу, уже миллионы лет занятую хищными рыбами, и уцелеть в ней — но ничего больше. Поэтому невозможно судить, насколько велика была бы вероятность зарождения разума в рептилиях в том случае, если бы мезозойская катастрофа не произошла.