Принцип Полины - [49]

Я больше не прикасался к ней, с тех пор как узнал, что Полина счастлива без меня в Америке. Я чувствовал себя совершенно раздавленным, конченым, потерянным. Самира же думала, что дело в десяти лишних килограммах, которые она набрала из-за наших забот, и от досады прибавила еще пять, что не упростило наших с ней отношений. Вдобавок, чтобы справиться с расходами, она сдала половину своего этажа тунисским друзьям с тремя малолетними детьми. Когда я жаловался на шум, она отвечала, что все ее неприятности начались, когда она взяла меня в партнеры, и что я приношу несчастье — гублю все, что люблю.

После Парижской ярмарки она слегла с нервной депрессией, и я вкалывал за двоих, пытаясь сбыть наши неликвиды и погасить задолженности. Все к лучшему: у меня было меньше времени, чтобы думать о том, во что превратилась моя жизнь.

И вот сегодняшним сентябрьским утром, когда я, с «Энергией земляного червя» под мышкой, стою в дверях бара роскошного отеля, не решаясь показать нынешнего Куинси женщине, которая, быть может, все еще любит меня.

* * *

Не отрываясь от экрана своего компьютера, она проворачивает операции, посылает мейлы, проводит видеоконференции на английском языке. А тело ее живет своей жизнью. Правая ступня, разутая, играет с ремешком сумки, левая нога тянется к подлокотнику кресла напротив, голова борется с болью в затекшей шее медленными вращательными движениями из йоги, согнутая спина колышется в ритме стерилизованного джаза, просачивающегося из-за стен. С тех пор как я вернулся на свой наблюдательный пост, она по-прежнему одна в баре. Время от времени кто-то из служащих приходит постоять в роли статиста за стойкой. Три минуты подобия жизни — и он возвращается за кулисы.

Я делаю новую попытку, тихонько продвинувшись вперед по красному ковру. Она собирает волосы в узел, втыкает в него свои китайские палочки. Это было ее первое движение, когда она увидела меня в книжном магазине Вуазен. Лицо ее очень бледно, но шрамов на нем нет.

Она увидела меня. Поворачивается в мою сторону и улыбается, выключая экран. А может, засекла с самого начала благодаря игре отражений между зеркалом в глубине и стеклянными дверями. Может быть, смотрела, как я подглядываю за ней, прячусь, ухожу и возвращаюсь, с моим старым романом в одной руке и мобильным телефоном в другой, где то и дело безмолвно вспыхивают сообщения от бухгалтера, ударившегося в панику оттого, что я продинамил нашего ликвидатора. Я не в состоянии ответить, успокоить, объяснить. Не в состоянии уйти из этого другого измерения действительности, в котором женщина моей жизни ждет моего отклика на свой знак.

Она надевает туфлю на правую ногу, встает, идет мне навстречу походкой манекенщицы.

Я сую мобильник в карман. Она ведет себя так, будто я только что пришел. Я тоже. Мы расцеловываемся в щеки. Она изменилась, но духи все те же. Ее тронутая временем красота «остепенилась». Мелкие морщинки вокруг глаз и у рта придают глубину улыбке. Ее тело под деловым костюмом на все случаи жизни кажется по-прежнему прекрасным. Быть может, чуть похудевшим. Прощайте, юношеские порывы, передо мной женщина класса люкс с грустными глазами.

Куда девать восемь лет молчания, которые повисли между нами, в отражениях наших неуверенных взглядов? Нет льда, который надо сломать. Только колебание, как перед прыжком в воду. Иначе говоря, кто из нас скажет первую банальность? Я решаюсь:

— Ты давно меня ждешь?

— Это третий, — говорит она, кивая на коктейль, увенчанный желтым бумажным зонтиком. — Не считая пяти вчерашних. Но я хорошо переношу спиртное. А ждать тебя мне всегда в радость.

— Спасибо.

Мы садимся. Я протягиваю ей книгу, которую она продала вчера букинисту напротив моей конторы. Какова была вероятность, что я ее замечу? В своем желании увидеть меня она положилась на судьбу.

Она достает заложенное между страницами письмо, возвращает его мне и прячет роман в сумку с лейблом конгресса. Мне бы спросить, давно ли она в Париже, как вышла на мой след… Конкретные слова застревают в горле. Мы долго смотрим друг на друга. Без стеснения разглядываем лица. Как будто вновь обживаем территорию.

— Ты меня узнаешь? — интересуется она. И не дает мне времени ответить. — Мне время от времени попадались фотографии… Я посмотрела две-три передачи в replay[40]. Видела, как ты обрел уверенность в себе, заматерел и начал седеть… А в остальном ты все тот же. А я как тебе?

— Очень даже. Ты наверняка заметила мой взгляд.

— Конечно. В этом ты никогда не умел лгать.

Пауза. Кто из нас первым спросит о Максиме? Я не успеваю сформулировать вопрос, как она задает его мне. Я отвечаю:

— Ничего о нем не знаю. Уже года четыре или пять. Я следил за успехами его книг, как все. Он, должно быть, забыл меня. А ты — ты с ним виделась?

— Я с ним вижусь.

Ее взгляд не отрывается от зонтика в коктейле. Я слышу смущение в ее голосе. Между нами снова возникает Максим. Его заскоки, его шутовство, его конфузы, его невзгоды. Наши последние встречи. Оксфорд и дижонская больница. Только дважды мы были все втроем.

— Это ради него я здесь, — тихо произносит она.

Обратное меня бы удивило. Уже час с лишним я оттягиваю момент разочарования. Внезапно мне до смерти хочется сменить тему. Уколоть ее.