Принцесса Ватикана. Роман о Лукреции Борджиа - [147]

Мой муж был мертв.

Я одна шла по коридору, оставив Санчу позаботиться о теле; я не сказала ей ни слова, а она стояла, ошеломленная, оглушенная, среди разгромленной комнаты. Придворные, секретари и прочие спешили убраться с моего пути – обитатели мира, который я больше не узнавала.

Никто не пытался меня остановить, никто не обратился ко мне, пока я поднималась по лестнице в покои отца и входила в дверь. И только здесь, когда его слуга, занятый у буфета, отшатнулся от меня, я по лицу парня поняла, что и в самом деле похожа на пугало: головорезы порвали мне платье на плече, с моей ладони падали алые капали – следствие бесполезных попыток отбиться от убийц кинжалом Санчи.

Папа сидел за своим столом на обтянутом материей кресле. Поблизости находились два секретаря, а он просматривал документы. Сбоку на промокательной бумаге лежала его папская печать, заточенные перья и чернильница стояли в письменном приборе из горного хрусталя, имеющем форму галеона.

Я остановилась. Он сидел спиной к солнечному свету из окна, выходящего на внутренний сад Ватикана, и оттого казалось, будто у него нет лица.

– Почему? – прошептала я.

Он замер, глядя на мое платье, помятое и заляпанное кровью из моей порезанной руки, на космы растрепанных волос.

Он начал вставать:

– Дитя мое, я послал за тобой около часа назад и предполагал…

Я приблизилась к нему:

– Почему? – Ярость звучала в моем голосе. – Почему ты разрешил Чезаре сделать это?

Его плечи дернулись, словно он собирался пожать ими. Я не верила своим глазам, своим ушам, когда он заговорил скорбным тоном, словно обращался к курии с панегириком:

– С этим ничего нельзя было поделать. Рим бывает таким беззаконным местом. На нашего возлюбленного зятя напали грабители, его ранили, надежды на его спасение не осталось. Мы делали все возможное, но он пренебрегал советами наших врачей. Его раны снова открылись. Началось нагноение. – Он вздохнул. – Несчастный случай, трагедия – вот что мы должны сказать.

Меня охватила душевная борьба. Я вспомнила, как сильно любила папочку, как ждала его прихода в детстве – он тогда сажал меня к себе на колени и рассказывал испанские истории про рыцарей и Крестовые походы, про кружевные дворцы на холмах. Я снова увидела его торжествующее лицо в окне Сикстинской капеллы в тот день, когда он стал папой римским, услышала его рокочущий смех, вспомнила его безграничный оптимизм и страсть к жизни. Я попыталась воскресить в памяти его любовь, чтобы навсегда запечатлеть ее в своем сердце, не дать ей утечь, чтобы мне было за что держаться в плавании по этому бурлящему черному морю.

Его святейшество и пальцем не пошевельнет, чтобы спасти меня.

Я словно пыталась обнять туман, но он рассеивался, и в моих руках оставалась лишь пустота. Доверчивый ребенок, каким я была, любящая дочь и обожающая сестра, которая защищала семью вопреки здравому смыслу, – они убили и их.

Из сада донесся смех. Окно было приоткрыто, и в комнату проникал ветерок. Я прошла к нему мимо отца, который неподвижно сидел за столом, увидела внизу две фигуры среди розовых кустов: одну стройную, неподвижную, облаченную в черный дамаст, другую вертлявую, в платье с голыми плечами и низким вырезом. Именно она и смеялась мелодичным искусственным смехом, выдававшим в ней куртизанку. Танцуя под окном, она подняла накрашенные глаза. Даже с расстояния я увидела, что она красива – оливковая кожа и нарумяненные щеки, блестящая на солнце масса волос. На ее лице появилось удивление, она повернулась и поманила Чезаре.

Он поднял голову. Его невозмутимый взгляд встретился с моим, задержался на невыносимо долгое мгновение, потом прошел мимо, словно я призрак.

– Я хочу уехать сразу же после похорон, – сказала я, отвернувшись от окна. – Заберу сына и уеду в свой замок в Непи… если он все еще мой.

– Конечно он твой, – сказал отец с явной обидой. – Я его тебе подарил. Можешь ехать, когда тебе заблагорассудится.

– Значит, ваше святейшество дает мне разрешение?

Он закряхтел, опустив подбородок. Восприняв это как согласие, я еще раз прошла мимо него.

– Farfallina, – тихо сказал он, и я вздрогнула, – ты должна понять. Он интриговал против нас. Будь у него такая возможность, он бы сделал с Чезаре то же самое. Он оказался предателем. Недостойным тебя.

Я смотрела на него в ужасе от такого самообмана. Потом мои губы искривила улыбка – горше тех последних капель любви, что остались к нему.

– Для меня он был всем. И даже больше. Я никогда не перестану оплакивать его и никогда не забуду, что вы сделали.

Я пошла дальше к двери. Его следующие слова впились в мою спину, будто когти.

– Ты забрала у меня Хуана.

Я замерла. С усилием заставила себя повернуться.

Он смотрел на меня черными глазами, похожими на змеиные, после того как она плюнула в тебя ядом.

– Ты убила его. Хуан умер из-за тебя. Из-за тебя Чезаре убил его. Я знал это с той самой минуты, как мне стало известно про твоего бастарда, хотя я и не хотел в это верить. Я пытался переубедить себя, твердил, что такое невозможно. Но от правды не спрячешься – кровь моего сына пролилась из-за тебя. Око за око – ты помнишь? Мы все должны жертвовать тем, что любим, ради блага семьи. Считай это своей жертвой.