Принцесса Шиповничек - [20]

В дверь позвонили. Линн встал, чтобы открыть. Вошли женщина и двое мужчин. Всем троим хорошо за шестьдесят, а может, и за семьдесят.

Линн представил всех друг другу, усадил в гостиной, принес кофе.

Усталого мужчину с гривой седых волос и мешками под глазами звали Рэндольф Фейст. Глаза у него, когда-то, наверняка, пронзительно-голубые, выцвели до водянистого цвета. Он был учителем старших классов.

Женщина, Мардж Пирс, прежде чем сесть, дважды пригладила рыжие от хны волосы. Она заняла самое мягкое кресло, заявив: «Это мое законное место». Бекка заметила и отекшие лодыжки, и слишком тесные туфли.

Но больше всего Бекку заинтересовал Харви Гольдман. Невысокий и поджарый, как бегун, с лицом, похожим на старый пергамент. На пергаменте этом множество раз писали, соскабливали и снова писали. Бекка могла поклясться, что далеко не все надписи были приятными.

Они несколько минут просто поболтали – о погоде, о поездке, о том, как изменился Освего.

– И не к лучшему, – объявила Мардж и тут же добавила. – Далеко не к лучшему.

Пока она рассуждала о состоянии дел в Освего, Бекка встала, вышла в коридор, где оставила палисандровую шкатулку, и вернулась, прижимая шкатулку к груди, как младенца.

Стен как раз заканчивал объяснять причины их приезда.

– Если бы мы смогли узнать что-нибудь о вашей… причастности… к беженцам и «Тихой гавани». И не взгляните ли вы на эти фотографии?

Рэндольф прокашлялся.

– Я был одним из учителей, которые приводили школьников посмотреть лагерь в день открытых дверей.

– Не были они для нас открыты, – буркнул Харви.

– Видите ли, – продолжил Рэндольф, не обратив внимания на слова Харви, – ходили разные слухи…

– Какие слухи? – спросила Бекка.

– Довольно глупые. Что беженцы – а тут их было не меньше тысячи – роскошествуют на деньги налогоплательщиков. И мы, конечно, готовы были этому поверить. Что поделаешь – война! Мальчики и девочки ни о чем другом не говорили. А это значит – их родители дома говорили то же самое, если не хуже. Старшеклассники вечно так – повторяют родительские доводы как свои собственные. Тогда Ральф…

– Мистер Корнелл, – вклинилась Мардж и снова пригладила волосы, – директор школы. Я как раз была одной из старшеклассниц. Слышали бы вы, что все они болтали!

– …Ральф настоял, чтобы старшеклассники пошли и увидели лагерь сами. Хватило одного взгляда на голые бараки и колючую проволоку…

– Колючки, – пробормотала Бекка.

– Колючая проволока? – удивился Стен. – Зачем? Это же беженцы, не преступники.

– Да, колючая проволока, – подтвердил Харви. – И это, имейте в виду, когда в других местах немецким военнопленным даже давали увольнительные на выходные!

– Как только мы их увидели, – пылко перебила Мардж, – многие стали приходить каждый день после школы и приносить сладости и всякое такое.

Харви фыркнул:

– Вы совали свои конфеты сквозь проволоку, как зверям в зоопарке!

Ясно было, что он говорит это не в первый раз.

– Ну, Харви, нельзя же отрицать, – начал Рэндольф, – дети-беженцы даже стали ходить в школу, как только ситуация немного смягчилась. И это было так давно.

– Время не отменяет совести, – отрезал Харви. – Никакое время этого не сотрет.

Он расстегнул пуговицу на манжете, закатал рукав и показал всем выцветший голубой номер, вытатуированный на левой руке.

– Время лечит раны, но шрамы остаются, – примиряюще сказал Стен.

Харви опустил рукав, застегнул пуговицу. Мардж смотрела на свои туфли. Она три раза постучала пухлой ножкой по полу, словно отгоняла злые силы. Рэндольф вопросительно посмотрел на Бекку.

– Что еще вы хотели бы знать? У нас есть музей. «Тихая гавань». Есть книга Рут Грубер. Называется «Гавань». Вы читали?

– Мистер Фейст, я в первый раз услышала о Форте Освего лишь пару дней назад. Когда умерла моя бабушка, среди ее вещей мы нашли вот эту шкатулку. Там были газетные вырезки из «Палладиум таймс» и старые фотографии. Я просто стараюсь узнать хоть что-нибудь о бабушкином прошлом. Возможно, она была в лагере для беженцев. Некоторые ее бумаги на это указывают.

Бекка изо всех сил старалась не проговориться о «Спящей красавице».

– Как ее звали? – спросил Харви.

– Гитл. Гитл Мандельштейн. Или Аврора Штейн. Или Женевьева. Кажется, у нее было множество имен.

– Гитл, Гитл, – Харви закрыл глаза. Он ощупывал левую руку, словно лагерный номер под рукавом рубашки был написан шрифтом Брайля, и медленно качал головой: – Аврора. Женевьева…

– Могу я показать вам фотографии? – Голос Бекки упал до шепота.

– Готово! – В комнату влетела ликующая Саманта и, казалось, вдохнула энергию во всех остальных. – Маленьких чудовищ усмирили. Кому еще кофе?

Чашки были наполнены, и напряжение, чем бы оно ни было вызвано, сразу же спало. Бекке пришло в голову, что это так и задумывалось – эффектный выход, как на сцене. И она немедленно почувствовала себя виноватой, словно подумать такое о старой подруге Стена – настоящее предательство. Бекка поспешно достала фотографии и протянула их Харви.

– Так давно это было, – прошептал он, качая головой.

Вдруг он впился взглядом в одну из фотографий – там Гемма в мешковатом платье стояла в окружении нескольких человек. Он показывал пальцем на одного из молодых людей на снимке. Бекка заметила, что на указательном пальце у него нет ногтя.