Принцесса Клевская - [31]

– Поезжайте, мой дорогой Олмонд, – напутствовал я его, – повидайте Нунью Беллу и попытайтесь выведать, что она думает о моем бегстве. Попробуйте также узнать через вашу сестру, когда именно Нунья Белла охладела ко мне и не связано ли это с моей опалой.

Дон Олмонд заверил меня, что выполнит все мои поручения. Спустя два дня он вернулся с печальной миной на лице, и я понял, что никаких утешительных вестей ждать не приходится.

Он сообщил мне, что никто даже не догадывается о причинах моего исчезновения, что герцог и дон Рамирес изображают огорчение, а король видит во всем этом результат моего сговора с его сыном. Дон Олмонд сказал также, что виделся с сестрой, и она лишь подтверждает мои догадки. Он отказался вдаваться в подробности, которые, по его мнению, способны причинить мне дополнительную боль, и просил уволить его от их пересказа. Терять мне было нечего, а его молчание лишь распалило мое любопытство, и я настоял, чтобы он рассказал мне всю правду без утайки. О многом из того, что я услышал от дона Олмонда в доме его друга в день нашего расставания, я, как вы, Альфонс, могли заметить, рассказывал вам по ходу повествования, желая сделать его более стройным и удобопонятным, поэтому не буду повторяться. Скажу лишь, что вечером, в день моего отъезда, Нунья Белла не появилась у королевы, и Эльвира, сестра дона Олмонда, нашла ее у себя, залитую слезами с письмом в руках. Обе подруги, в расстроенных по разным причинам чувствах, какое-то время молчали, а затем Нунья Белла, плотно закрыв дверь, поделилась с Эльвирой тем, что назвала тайной своей жизни. Сказав, что попала в безвыходное положение и ждет от подруги сочувствия и понимания, она поведала ей неприглядную историю, участниками которой были герцог, дон Рамирес, она и попавшая в их сети Герменсильда, то есть то, о чем я вам только что рассказал. Закончила Нунья Белла тем, что показала Эльвире пакет, незадолго до этого полученный от дона Рамиреса, – в пакет было вложено письмо, которое предназначалось мне, но по ошибке попало к нему. Письмо же дона Рамиреса оказалось у меня, открыв мне так долго и так старательно утаиваемую от меня правду.

По словам Эльвиры, она никогда еще не видела подругу столь жалкой и беспомощной. Нунья Белла боялась, что я извещу короля о связи его сына с моей сестрой и добьюсь от него ее и дона Рамиреса отлучения от двора. Ее пугала перспектива оказаться посрамленной в глазах света, а нежелание признаться самой себе в своей же неверности разжигало ненависть ко мне.

Как вы можете судить, Альфонс, все, что я услышал от дона Олмонда, лишь добавило масла в огонь и укрепило меня в правильности принятого решения. Дон Олмонд, движимый искренними чувствами, умолял меня взять его с собой, чтобы составить мне компанию в моей будущей отшельнической жизни, но я довольно резко оборвал его, о чем до сих пор сожалею; на этом мы расстались. Правда, он добился от меня обещания посылать ему весточки, где бы я ни обосновался. Дон Олмонд повернул коня в сторону Леона, я направил своего в сторону моря, где в первой же гавани рассчитывал погрузиться на первый же корабль. Оставшись наедине с невеселыми мыслями, я задумался над будущим, которое предстало мне долгим и полным мук и страданий, и изменил свои планы: смерть на войне, которую король Наварры вел против мавров, показалась мне куда более привлекательной развязкой. Я нанялся на королевскую службу под именем Теодориха, но не только не нашел смерти, но, даже не помышляя о славе, отличился в сражениях. Война закончилась, и мне не оставалось ничего другого, как привести в исполнение первоначальное решение. Встреча с вами перевернула мою судьбу, и ожидавшее меня горестное одиночество обернулось благостным уединением.

Я вновь обрел утраченные покой и отдохновение. Не скажу, что во мне никогда не рождались никакие желания, но непостоянство судьбы сделало меня полностью равнодушным к ее прихотям, а обманутая любовь иссушила все чувства, кроме разве что тихой грусти. Появление Заиды прервало мое горестное успокоение и уготовило мне, судя по всему, новые, еще более жестокие испытания.

* * *

Консалв кончил, и Альфонс, одновременно потрясенный и завороженный рассказом друга, долго не мог вернуться к действительности.

– Я восхищен вашим мужеством и стойкостью, – заговорил наконец он, – и должен признаться, что услышанное намного превосходит то, что может подсказать воображение.

– Боюсь, что я скорее испортил ваше благоприятное обо мне суждение, наверняка удивив вас своей наивностью и доверчивостью. Но я был молод, не подозревал о дворцовых интригах и изменах, сам был далек от них. Я любил одного-единственного человека и не мог даже подумать, что любовь преходяща. Предать друга или любимого человека мне тем более казалось немыслимым.

– Не поддаться обману вы могли бы лишь в том случае, если бы сами от природы были человеком подозрительным и недоверчивым, – поспешил утешить друга Альфонс, – да и ваши подозрения, даже обоснованные, вряд ли заставили бы вас разглядеть предательство – вы полностью доверяли обманувшим вас людям; к тому же они действовали настолько коварно и изворотливо, что разум достойного человека просто не в состоянии представить себе подобное.