Принцесса для сержанта - [13]

Если бегло прикинуть: наблюдается у противника количественное и качественное усиление наземной группировки вкупе с усиленными же фортификационными мероприятиями. Это раз. А два — авиацию как ветром сдуло… то ли на другой участок фронта, то к лешему на блины. И к чему бы, спрашивается, такие пироги с вишнями?

А к тому, соображаю, что похожа данная картина на подготовку к сидению в долговременной обороне. Впереди, у самой границы, кавалерия… волкообразная, с задачей не иначе как обнаружить и покусать. За волчишками-серыми хвостишками — пехотура, в ней наступающие части вязнуть будут и к укрепрайонам в глубине обороны выйдут, потрепанные да измотанные, с обозами отставшими. И вот когда они об свежеотстроенные крепости лбы поразбивают, тут-то из тыла гвардия и выпрыгнет, как чертик из омута. И авиация подоспеет — им-то проще, Фигаро здесь, Фигаро там…

Можно, конечно, и еще хитрее завернуть. Усыпить чужую бдительность — дескать, мы, кроме как лишнюю траншею отрыть да минным полем ее отгородить, ни о чем ином не помышляем. И если противник попадается глупый да небитый, ка-ак шарахнуть! Не было авиации, говорите? Ну, для кого и не было, а для кого и в двойном-тройном количестве имелась… просто в небе лишний раз не светилась.

Ладно. В конце концов наше, разведывательное дело простое — дойти и доложить кому следует. Ну а по части высокой стратегии пусть у их сиятельств Клименко со товарищи головы болят. Благо — в голове у товарища комбрига и академия Фрунзе имеется, да и здешние условия он не в пример дольше меня изучал. Причем не с колокольни пограничного замка, а, считай, из Ставки Верховного Главнокомандования. Тут и коленкор иной и кругозор соответствующий — не сержантский. Даже если этот сержант — старший и в дивизионной разведке год без малого умудрился отвоевать… и в живых остаться.

Эх, капитана бы нашего сюда! С ним сам начштаба, товарищ подполковник Остряков, советовался не один раз. Фразочка у него была: «Ну, глаза и уши дивизии, чем голове от ейной мигрени поможете?»

Ейной…

И — словно захлестнуло — я вдруг увидел избенку из почерневших бревен, усача Острякова, который, входя, опасливо глянул на низкий косяк и пригнулся:

— Вот же ж… не согнешься — не проползешь, верно, разведка? — подмигнул мне… а капитан лежал на лавке у окна и читал книгу… в серой матерчатой обложке… что ж это было? Света в избенке было мало, чертовски мало, я еще тогда подумал: коптилку поставить, и то ярче будет, чем сочится сквозь это мутное, подслеповатое оконце.

Что же он читал? Внизу была надпись — «Москва» и дата, 1939. А выше… я помнил только отдельные буквы… не обычные печатные, а наклоненные, стилизованные под рукописные. Кажется, это называется курсив. Прописные буквы… от слова «пропись». У меня в первом классе была пропись — тетрадка, специально расчерченная для удобства вырисовывания этих самых букв. Только они все равно получались кривые да горбатые… совсем не такие красивые, как на той обложке.

В первом классе… вечность назад.

Что же читал капитан в тот день?

Не знаю, почему я так зацепился за эту мысль. Костер из чужих трав, степь иного Мира, «додж» по имени Аризона и сидящий передо мной человек с зеленой кожей и звериными клыками во рту — все это отступило куда-то вглубь, а взамен на передний план выдвинулась тоненькая серая книжка с почти неразличимой в полумраке надписью.

Первая буква в том названии была Г. Или нет? Т? Да, точно — Т. То… Нет, не так. Слов было два. И первое было над вторым, напечатанное еще более мелко, его я не разглядел вовсе. А вот второе начиналось с «то». Тэ и о.

Когда начштаба вошел, капитан сел, закрыл книжку — закладкой у него был листик папиросной бумаги, он никогда не откладывал его в сторону, аккуратно переставляя по мере чтения, — и положил ее на стол, названьем вниз.

— Мала-ахов, — протяжно повторяет орк. — Ыгу. Ну а я — Грым Аррым, полутысячник первейшей злобности среди прочих орков Темного Владыки орды Шакля… ну и шпион Светлых.

— Так ты что, — спрашиваю, — и в самом деле орк?

— Наполовину, — скалится Грым. — Рожей в мамашу вышел… или в деда ейного, если старый Каер не брешет. А вот этим — по лбу себя постучал — в папашу.

— С отцом, значит, — уточняю, — ни малейшего сходства?

— А этого, — криво ухмыляется орк, — родительница моя не помнила. Больно недолгая у них семейная жизнь вышла — с утра и до ужина. Говорила — на вкус был не очень, мослы да жилы…

И ржет.

Не то, чтобы я ему поверил — как-никак сам разведчик, ужасы всякие, если что, понарассказать сумею. Как однажды в рукопашной одной левой десять эсэс уложил, а правой — так вообще дюжину… и потом двадцать пять овчарок загрыз, штыком трофейным броневик насмерть заколол, а плевком «Юнкерс» сшиб. Поверить не поверил, но расспросы решил свернуть.

Достал из кузова канистру с водой, костер залил.

— Вот что, — говорю, — давай-ка выбираться. А то, небось, Старший Повар Лашиус по тебе уже соскучился.

Грым Аррым хрюкнул, кивнул, карту обратно упихал, меч из земли выдернул и ка-ак прыгнул — только сапоги в воздухе мелькнули. Ловко… миг назад стоял рядом — и вот уже с переднего сиденья клыками сверкает. Обратное сальто с переворотом — так, что ли, этот акробатический трюк именуется?