Princeps Omnium - [63]

И опять — о чел-овеческое, слишком чел-овеческое! — неспособность контролировать свои поступки считается более простительной, чем способность добиваться своих целей, используя разум, если эти цели по какой-либо причине не нравятся общественности.

Третье негативное свойство души — порочность — и есть, по Аристотелю, собственно нравственное зло. Она не исключает ни развитого рассудка, ни сильной воли, но предполагает их дурную направленность. Порочный человек полностью виновен в своем поведении, ведь у него есть способность быть другим, но он ее не использует. Своим тройственным делением зла основатель перипатетизма отграничил аморализм от глупости и слабости.

Вот так. Со времен охоты на мамонтов добром считалась жертва на благо общества, а злом — любое проявление индивидуализма, не способствующее выживанию племени в целом. А затем подобные суждения стали распространяться все шире и шире, дойдя в современном мире практически до абсурда, подобного муравейнику, где жизнь одного насекомого — ничто по сравнению с муравьиным сообществом. Но не обладают ли люди в потенциале все же большей индивидуальностью, чем муравьи?

Моды в морали. — Как меняются моральные суждения! Величайшие светила античной нравственности, например, Эпиктет, ничего не знали о так прославляемой теперь заботе о других, жизни для других; мы, с точки зрения своей теперешней моральной моды, назвали бы их прямо безнравственными, так как они всеми силами боролись за свое ego и против сочувствия другим, их страданиям и их нравственным порокам. Может быть, они ответили бы нам: "Если вы сами обладаете чем-нибудь мучительным и отвратительным, то считайте, по крайней мере, других лучшими, чем вы сами! И вы поступите хорошо!"

Ф. Ницше, "Утренняя заря, или мысли о моральных предрассудках"

Читаем Аристотеля дальше… Как он пишет, порочность, овладевая той или иной частью души, меняет свои лики. В отношении чувственных вожделений она предстает как распущенность. Распущенный человек ищет излишеств в удовольствиях, и при том добровольно, т. е. ради самих излишеств, а не ради какой-то пользы. Наслаждение — чаще всего грязное и позорное — есть для него цель существования. Поэтому он не склонен к раскаянию и неисцелим. Распущенность подобна непрерывно действующей, а невоздержность — приступообразной подлости. Тот, кто совершает постыдный поступок под влиянием сильного влечения или в порыве неукротимого гнева, лучше того, кто совершает этот же поступок, не испытывая никакого переживания или испытывая слабое.

И опять — а что есть излишество? Возьмем среднестатистическую величину, и все, что ее превышает, объявим излишеством? Заодно вспомним крылатую фразу о нормах: "У нас в СССР секса нет!". Часто случается слышать утверждение, что то или иное поведение в области секса неестественно (видимо, потому что не приводит к зачатию), поэтому это излишество или даже извращение. Но в этом случае и термообработку пищи можно считать излишеством. Весь феномен цивилизации — противоестественен, если уж на то пошло. И еще пример: состояние аффекта является смягчающим моментом (даже согласно Уголовному Кодексу!), причем полностью игнорируется тот факт, что в неспособности владеть собой, помимо родителей и воспитателей, виноват сам человек — кто ему мешает, достигнув сознательного возраста, начать работать над собственной психикой?

Даже достаточно здравые мысли у Аристотеля уже окрашены нравственностью (не удивительно, что его так любили средневековые теологи).

По его мнению, качество поступков в решающей степени зависит от качества души, которое определяется настроем на соблюдение меры в страстях и действиях. Вроде бы — вполне разумный тезис.[205]

Наше состояние хорошо, когда в нас есть наклонность держаться середины противоположных движений чувств, и за это нас одобряют; наоборот, дурное состояние — это наклонность к их избытку или недостатку.

Умение находить золотую середину во всех потребностях и переживаниях безусловно предполагает развитый интеллект, что свидетельствует о близости Аристотеля к сократической позиции. Но помимо этого он постулирует, что кроме разума нужна еще устремленность к прекрасным целям и способность ценить меру (т. е. гармонию, единство противоположностей) саму по себе, как самоцель, а не как средство достижения иных целей.

Nota bene: как Аристотель, так и его нравственные последователи предоставляют рассудку субъекта любые "поля деятельности", кроме одного — того самого поля, на котором определяется шкала измерения этих самых чувств — что считать их «серединой»? Что — выходящим за пределы допустимого? Все философы-моралисты как-то стыдливо опускают этот вопрос — кто наделен правом выносить "конечный вердикт" не об отклонениях от нормы, а о качестве самой нормы? На каком основании? Почему его решение будет приемлемым не только для абстрактного «народа», но и для каждого конкретного субъекта? Почему этот самый конкретный субъект тем самым лишается права самостоятельно определять собственные нормы? А, говоря проще, — каковы основания для универсальности моральных догм при