Принц Вест-Эндский - [3]

Но у меня есть и другие, более надежные источники информации. Два дня я терпеливо выжидал, а потом наведался в отдел кадров — то есть к миссис Сельме Гросс. Сельма занимает кабинет с пуленепробиваемым окном, выходящим в вестибюль у главного входа. Таким образом она параллельно исполняет обязанности привратницы. И ни один плутоватый Орфей не прошмыгнул бы мимо нее со своей Эвридикой. Короче говоря, чтобы выйти, мы должны получить ее разрешение. Перед ней лежит ежедневно обновляемый список «самостоятельно ходящих».

Как и доктор Коминс, она принадлежит к коренному населению. По виду ее легче принять за пансионерку «Эммы Лазарус», чем за служащую. На самом деле существует даже мистер Гросс: Берни, дипломированный госаудитор, с которым она ведет насыщенную и деятельную жизнь вдали от нас — во Фреш-Медоуз, если быть точным.

В общем, я весело помахал ей из-за пуленепробиваемого стекла и показал на ее кнопку. Она впустила меня.

— Целую ручку, моя дорогая, — сказал я весело, словно мы повстречались в дорогом отеле. Сельма обожает такие архаические формулы. — Затосковав по прекрасному, я немедленно вспомнил о вас. И вот я у ваших ног.

Сельма поджала губы и пригладила волосы, спутанную белесую массу со странным оранжевым отливом во впадинах волн. Лицо ее, как всегда, являло собой гротескную маску из толстого грима — чистое Дада. Таким способом, очевидно, она поддерживает тусклый огнь в своем Берни.

— На прогулку, мистер Корнер? — Она потянулась за своим списком.

— Нет, просто зашел повидать вас. Ах, вы, наверно, заняты в связи с новыми назначениями — анкеты и прочее. Не буду отвлекать вас от работы своей назойливостью.

— А, вы о новом физиотерапевте? — Сельма похлопала по папке. — Оформлено.

— Насколько я понял, она из Европы. Сельма хмыкнула.

— Если Кливленд — Европа.

— Но она обучалась в Европе. В Лозанне? В Вене?

— Два года в общественном колледже Шейкер-Хайтс, с 1973-го по 1975-й, — начала Сельма, загибая пальцы. — Два года болталась по Европе, с 1975-го по 1977-й, один год в Спенсеровской школе лечебной физкультуры, Уиган, Англия, 1976-й-1977-й, закончила с отличием, ДФТ.

Я вопросительно поднял бровь.

— Дипломированный физиотерапевт.

— И теперь осчастливила наш скромный коллектив. Сельма шмыгнула носом.

— Если хотите мое мнение — это скандал. Но вы же знаете доктора Вайскопфа. Один взгляд на такую фигурку — и он превращается в дурака. Других документов здесь не требуется.

Доктор Вайскопф — директор «Эммы Лазарус» и правит здесь железной рукой. Один кивок, и мы вне игры, изъяты из списка самоходящих, посажены на диету из фруктового сока и овсянки. С ним шутки плохи. Поэтому я еще не доложил о своей бессоннице и о своем запоре. За глаза мы зовем его Kommandant — Комендантом; Гамбургер, рифмуя на тевтонский лад, зовет нашего достопочтенного директора доктором Шайскопфом. Для Гамбургера это переименование — Белой головы Вайскопф в Говенную Шайс — есть нечто самоочевидное.

Так что разговор принимал опасное направление. Не желая произносить слова, которые могут быть использованы против меня, я ответил на откровенность Сельмы сочувственной улыбкой:

— Пожалуй, я все же пойду, моя дорогая. Подышу перед обедом. Сельма снова потянулась к списку самоходящих.

Манди Датнер, Магда Дамрош: сходство очевидно даже для тугодума. Но что оно означает? Нет, я не сенилен, не безумен. Я не хуже вас знаю, что дитя из Кливленда не может быть Магдой Дамрош, которая разбила мне сердце в Цюрихе много лет назад. Та Магда взвилась дымом над Освенцимом в 43 году. Этим ужасным известием я обязан Эгону Зелингеру, который прислал письмо из Тель-Авива, неведомо как разыскав меня в 1952 году. Он разыскивал уцелевших. Не считая себя уцелевшим, а кроме того, имея особые причины не переписываться с ним, я не ответил.

Но в некотором смысле эта Манди Датнер есть та Магда Дамрош. Появление ее здесь не может быть случайностью. Однако о цели его она знает, я думаю, не больше, чем я. Тем не менее я ни на секунду не усомнюсь, что наша встреча здесь предопределена какой-то Целью. Рихард Хюльзенбек, из первого набора нигилистов-дадаистов, некогда высмеивал меня как типичного немецкого поэта, «дурачка, который думает, что все должно быть так, как есть». (Несколькими годами позже он ознакомил с этой идеей читателей. Меня он, разумеется, не упоминал. Для них я давно стал персоной несуществующей.) Не обязательно верить в Порядок, в Судьбу или в Бога наших отцов, чтобы верить в существование Цели. На императорском балу, когда помощник шепнул Меттерниху, что умер российский царь, князь якобы обронил: «Интересно, для какой цели ему это понадобилось?» Может быть, Синсхаймер в Минеоле уже знает это.

Ну, наш маленький сбор мы провели. Враждующие фракции, видимо, встретились заранее и устранили разногласия. Нас, остальных, поставили перед свершившимся фактом. Председательствовал Наум Липшиц. У него маленькая головка, узкая и подвижная, как у ящерицы. «Мы спросили себя, — сказал он, — чего бы хотел Адольф?» Синсхаймер, как выяснилось, хотел бы, чтобы его место занял не кто иной, как Липшиц. Но подождите, это еще не все: Липшиц посмотрел на меня и облизнулся. В роли призрака Синсхаймеру хотелось бы видеть Фредди Блума. Таким образом, оставалась роль, первоначально отведенная Липшицу, — могильщика. По-видимому, Синсхаймер хотел бы видеть в ней меня.