Принц-самозванец - [4]

Все были смущены такими словами. Люди столпились вокруг несчастного, и подоспевшие стражи хотели уже схватить и снова связать его, но тут султанша, глядевшая на все это с немым изумлением, вскочила с трона.

— Стойте! — закричала она. — Этот и никто другой — настоящий! Это тот, кого глаза мои хоть и не видели, а сердце все-таки знало!

Стражи невольно отпустили Омара. Но султан, пылая яростным гневом, приказал им связать безумца.

— Здесь распоряжаюсь я, — сказал он властным голосом, — и здесь судят не по бабьим снам, а по определенным, совершенно точным признакам. Этот вот, — он указал на Лабакана, — мой сын, ибо он представил мне знак моего Друга Эльфи кинжал.

— Он украл его! — вскричал Омар. — Он предал меня, злоупотребив моим простодушным доверием!

Но султан не слушал своего сына, он привык своенравно считаться лишь с собственным мнением. Поэтому он велел вытащить силой из зала несчастного Омара. А сам с Лабаканом направился в свой покой, сильно разозлившись на султаншу, с которой как-никак двадцать пять лет прожил в согласии. Султанша же горевала из-за случившегося. Она была совершенно убеждена, что сердцем султана завладел обманщик. Ибо вещие сны не раз показывали ее сыном того несчастного.

Когда боль ее несколько унялась, она стала думать, какими средствами убедить супруга в том, что он неправ. Это было не так-то легко. Ведь тот, кто выставлял себя ее сыном, предъявил служивший опознавательным знаком кинжал и успел, как она узнала, услыхать столько подробностей прежней жизни Омара от него самого, что играл свою роль, ничем не выдавая себя. Она призвала к себе людей, сопровождавших султана к колонне Эль-Серуйя, чтобы услышать от них все досконально, а потом стала держать совет с самыми приближенными рабынями. Они выбирали и отвергали то одно средство, то другое. Наконец Мелехсала, старая, умная черкешенка, сказала ей:

— Если я не ослышалась, досточтимая повелительница, то податель кинжала назвал того, кого ты принимаешь за своего сына, Лабаканом, сумасшедшим портным?

— Да, это так, — отвечала султанша, — но что из того?

— А что, — продолжала старуха, — если этот обманщик присвоил вашему сыну свое собственное имя? Если так, то у нас есть одно великолепное средство уличить обманщика, которое я вам и назову по секрету.

Султанша подставила рабыне ухо, и та шепотом дала ей совет, который ей, по-видимому, понравился. Ибо она тотчас же отправилась к султану. Султанша была женщина умная, она хорошо знала слабые стороны султана и умела ими пользоваться. Поэтому она сделала вид, что готова уступить ему и признать сына, но попросила только об одном условии. Султан, который уже сожалел о том, что взъярился на жену, согласился принять ее условие, и она сказала:

— Я хочу испытать их ловкость. Другая, может быть, заставила бы их скакать на коне, фехтовать или метать копья. Но это умеет любой. Нет, я задам им задачу, требующую находчивости. Пусть каждый сошьет по кафтану и по паре штанов, а мы поглядим, у кого выйдет лучше.

Султан засмеялся и сказал:

— Ну и умно же ты придумала! Чтобы мой сын да состязался с твоим сумасшедшим портным — кто лучше сошьет кафтан? Нет, это никуда не годится.

Но султанша сослалась на то, что он заранее принял ее условие, и султан, который был человек слова, в конце концов уступил, хотя и поклялся, что как бы прекрасно ни сшил кафтан этот сумасшедший портной, он, султан, все равно не признает его своим сыном.

Султан сам пошел к своему сыну и попросил его исполнить каприз матери, которая вдруг пожелала во что бы то ни стало увидеть кафтан, сшитый его руками. У простодушного Лабакана сердце прямо-таки взыграло от радости. «Если дело только за этим, — подумал он про себя, — то я скоро порадую госпожу султаншу».

Отвели две комнаты, одну для принца, другую для портного, — там они должны были показать свое искусство — и каждому дали только достаточное количество шелка, ножницы, иголку и нитки.

Султану было очень любопытно, что за кафтан соорудит его сын. Но и у султанши тревожно билось сердце: удастся ли ее хитрость или нет? Обоим дали для работы два дня. На третий султан велел позвать свою супругу, и, когда она явилась, он послал за обоими кафтанами и за их мастерами.

Лабакан вошел с торжествующим видом и развернул свой кафтан перед изумленными глазами султана.

— Взгляни, отец, — сказал он, — взгляни, досточтимая матушка, разве это не всем кафтанам кафтан? Готов поспорить с самым искусным придворным портным, что такого ему не сшить!

Султанша усмехнулась и повернулась к Омару:

— Ну, а у тебя, сын мой, что получилось?

Тот раздраженно швырнул на пол шелк и ножницы.

— Меня учили укрощать коней и держать в руке саблю, и мое копье попадает в цель на расстоянии шестидесяти шагов, — но искусство иглы мне чуждо! Да оно и недостойно воспитанника Эльфи-бея, владыки Каира.

— О истинный сын моего господина! — воскликнула султанша. — Ах, как хочется мне обнять тебя, назвать своим сыном! Простите, супруг мой и повелитель, — сказала она затем, обращаясь к султану, — что я прибегла к этой хитрости. Неужели вы все еще не видите, кто принц и кто портной? Кафтан, который сшил ваш сын, действительно великолепен, и мне хочется спросить его: у какого мастера он учился?