Прими день грядущий - [118]

– Где же он может находиться? – тихо спросила Женевьева.

Рурк ободряюще сжал ее руку, но по выражению его лица она поняла, что муж так же озабочен этим. Хэнс пропадал уже два дня. Его никто не видел в Дексингтоне с тех пор, как он со скандалом покинул церковный двор, ошеломленный рассказом Нел и поведением Айви.

– Это ужасно, – признался Рурк. – Я думал, что у Хэнса, наконец, все устроилось: у него появилась прекрасная невеста, красивый дом в городе…

– Возможно, мы зря скрывали от Хэнса его происхождение, – осторожно предположила Женевьева. – Нужно было предвидеть, что однажды он все узнает.

Рурк согласно кивнул:

– Он всегда был таким гордым. Это оскорбило бы Хэнса.

– Да, оскорбило, – раздался от двери ледяной голос, и в комнату ввалился совершенно мокрый Хэнс; его расстроенное лицо закрывали широкие поля шляпы.

Женевьева и Рурк вскочили с дивана. Женщина бросилась к сыну, забирая у него шляпу и забрызганный грязью плащ.

– Где же ты был?

Хэнс медленно пересек комнату, не обращая внимания на тянувшуюся за ним грязь.

– Я лучше воздержусь от ответа. Впрочем, эти места подходят именно таким низким людям, бастардам,[13] вроде меня.

Женевьева тяжело вздохнула, уловив запах виски:

– Хэнс, пожалуйста…

Он резко повернулся к матери.

– И ни о чем не просите меня, – взорвался Хэнс. – Я покончил с этой семьей и никогда по-настоящему не принадлежал к ней.

Рурк чувствовал себя так, словно ему в грудь воткнули нож и теперь поворачивают его в ране.

– Сын!

– Я тебе не сын! – продолжал бесноваться Хэнс; за окном блеснула молния, как бы поддерживая этот возглас. – Я давно это чувствовал, – с горечью продолжил он. – Я никогда не был таким, как все.

– И все-таки ты наш сын, – настаивал Рурк. – Разве мы плохо к тебе относились?

– Как благородно, мистер Эдер! Но теперь-то я понимаю, почему вы проявляли обо мне так мало беспокойства. Господи, каждый раз, когда я попадал в переделку, я мечтал, чтобы вы наказали меня, поставили на место! Но вы ни разу не сделали этого. Вы спокойно наблюдали, как я разрушаю свою жизнь. Когда это требовалось, другие дети тут же чувствовали крепкую руку, но только не я!

Женевьева беззвучно рыдала, закрыв руками лицо.

Рурк устало вздохнул и произнес:

– Ты совсем другой, Хэнс, ты такой чувствительный и дикий. Ты не принимал никакого насилия. Я убежден, тебя было невозможно унять никаким рукоприкладством.

Хэнс насмешливо поклонился:

– Спасибо за такое тонкое понимание. Спасибо, что позволяете мне чувствовать себя таким особенным.

Женевьева подняла к сыну залитое слезами лицо:

– Хэнс, мы можем все объяснить тебе.

– Это именно то, чего я хочу. Мне от вас нужно только объяснение.

– Твоя мать была в Лондоне моей самой близкой подругой, – тихо начала Женевьева; она повернулась к окну и смотрела, как по стеклу медленно стекают капли. – Моей единственной подругой.

Хэнс уже не раз слышал об этом, поэтому лишь нетерпеливо поморщился, но мать рассказала ему и другое: о Пруденс Мун и Эдмунде Бримсби.

Все это время Хэнс сидел неподвижно, его лицо словно превратилось в застывшую маску.

– Она любила его, Хэнс, и не переставала любить до самой смерти.

– Она была шлюхой, – ровным голосом произнес Хэнс.

Вне себя от гнева, Рурк схватил сына за шиворот и, как следует, встряхнул.

– Не смей! – приказал он. – Не смей никогда так говорить о Пруденс!

– Но это так и есть. Только благодаря тебе она не умерла в позоре. Полагаю, за это я вас тоже должен благодарить?

Рурк отпустил Хэнса и провел рукой по волосам. Он и сам боялся спросить себя: поженились бы они с Пруденс, если бы ему было известно, что она носит под сердцем чужого ребенка?

– Ты член нашей семьи, – произнес он вслух. – Я никогда не думал о тебе иначе, как о собственном сыне.

Хэнс перевел разговор на другую тему и до тех пор расспрашивал о человеке, который был его отцом, пока Женевьева не рассказала ему все, что знала сама. После этого он ушел.

ГЛАВА 28

Даже спустя несколько часов после того, как они утром покинули свою огромную кровать, Мария продолжала ощущать на губах вкус Люка.

Она понимала, что это выглядит глупо, но не могла согнать со своего лица счастливую улыбку. Целый день ее не покидало чувство легкости и невесомости. Мария буквально летала, едва касаясь ногами земли, и даже боялась поверить в собственное счастье.

Вот уже три месяца они жили с Люком на его ферме. И за это время он стал такой же неотъемлемой частью ее существования, как сердце или как тот маленький комочек жизни, который, Мария уже не сомневалась, рос в ней.

Почти неделю или две ее беспокоили тошнота и тянущие боли, но это были хорошие признаки, потому что они подтверждали смутные подозрения.

Взяв за руку Гедеона, Мария направилась вверх по пологому склону на пшеничное поле, где работал Люк. Девушки мисс Нелли научили ее в свое время готовить и печь, и Марии очень хотелось угостить Люка еще теплой буханкой хлеба, которую она несла в корзине.

Женщина остановилась на краю поля и с минуту наблюдала за мужем, откровенно любуясь им. Только Люк мог до такой степени выглядеть единым целым с землей, на которой работал. Он всегда точно знал, что и где выращивать, и никогда бы не посадил картофель на жирной низменной земле, которая уродит пшеницу высотой в семь футов. Люк обладал каким-то врожденным даром земледельца, чутьем земли и времени.