Примечания к сборнику "Сказки для вундеркиндов" - [4]

„Клуб убийц букв“. Первая публикация - „Чистые пруды“, М., 1990. Начало работы над повестью, вероятно, относится к лету 1925 года: „Сейчас читаю „Историю социальных утопий“: тема щекочет мозг. Иногда возникают замыслы…“ (к А.Бовшек, 27 июля 1925 года). Один из этих замыслов реализован в четвёртой главе повести - в антиутопии, жёсткостью построения и некоторой философической сухостью напоминающей „Государство“ Платона. Нет никаких указаний на то, что Кржижановский был знаком с „Мы“ Е.Замятина, но почти наверняка читал немногим уступавшую тогда в известности замятинской повести антиутопию М.Козырева „Ленинград“. С Козыревым Кржижановский был дружески связан „Никитинскими субботниками“ (где, кстати, авторами были читаны обе повести); тематические и сюжетные переклички бывали у этих двух писателей и впоследствии, достаточно упомянуть, что в середине тридцатых годов Козыревым написана повесть о Гулливере.

Глава вторая ведёт происхождение от строк в „Записной тетради“: „Последний метафизик Гамлет - сплошное бытие нельзя убить; и небытие пронизано снами - ужас бессмертия“. Эту главу очень высоко ценил А.Аникст, считавший, что современному режиссёру, намеревающемуся ставить „Гамлета“, знакомство с нею весьма полезно.

Повесть была завершена к середине лета и впервые прочитана в Коктебеле - Волошину: „В мастерской Максимилиана Александровича по утрам дочитал ему - с глазу на глаз - „Клуб убийц букв“ и прочёл „Швы“. С радостью выслушал и похвалу и осуждение; вижу: мне ещё много надо поработать над отточкой образа…“ (к А.Бовшек, 2 августа 1926 года). Последнее замечание относится к новелле „Швы“, окончательная редакция которой была сделана лишь в 1928 году. Есть сведения, что Кржижановский пытался в конце двадцатых годов издать „Клуб убийц букв“ отдельной книгой; но установить - в каком издательстве - не удалось.

„Материалы к биографии Горгиса Катафалаки“. Главы из этой повести автор в начале тридцатых годов читал на „Никитинских субботниках“. Однако целиком публиковать её не пытался. Герою, в котором есть некоторые черты „автошаржа“ (о „самозванстве“ своём - „человека без профессии“ - Кржижановский иронически писал и в письмах, и в „Записных тетрадях“), автор „передоверил“ одно из сокровенных своих желаний. „Он страстно мечтал о поездке в Англию.

Работая над повестью „Материалы к биографии Горгиса Катафалаки“, он долго просиживал над картой Лондона, тщательно изучая его улицы, сплетения переулков, скверы, памятники старины, и, вероятно, знал их не хуже прирождённых жителей этого города“ (А.Бовшек. Глазами друга). „Лондонская тема“ позже вызвала к жизни одну из лучших новелл Кржижановского „Одиночество“ (см. „Воспоминания о будущем“, с.69-79). Ещё один сюжет - не осуществлённый - сохранился в „Записных тетрадях“. „Сон: Я и любимая подъезжаем к Лондону. Но поезд заблудился среди стрелок и завозит куда-то в окрестности окрестностей города. Приходится, взяв вещи, идти по дороге к городу. Вечереет. Всё как-то гравюрно. Жёлтые цепи огней. Говорю ей о странной графитности. Смутно я уже подозреваю слишком обобщённую - из глаз, а не в глаза - природу в несуществовании. Но любимая: „Это туман London particular. Ничего, дойдём“. Ударяю (случайно) носком о куст: сначала клубок пыли, а потом и он - точечками пыльцы - в ничто. Странная тоска: не дойдём; раньше что-то произойдёт. Ставлю на шоссе чемодан и говорю: „Мне кажется, я сейчас проснусь“. Она: „А как же я? Вы уйдёте в явь, а я?“ Она удерживает меня за руку, вижу слёзы на её глазах, но я уже не могу: прилёг головой на её руки, сон агонизирует во мне, смутно вижу удаляющийся образ подруги и… умираю в явь“.

„Возвращение Мюнхгаузена“. Первая редакция повести закончена к середине 1927 года. Тогда же - по ней - написан сценарий (принятый было киностудией, но фильмом так и не ставший). В конце лета главы из „Мюнхгаузена“ автор читал в Коктебеле. На чтении присутствовал критик Я.З.Черняк - сотрудник издательства „Земля и Фабрика“ (а затем - Госиздата). По его настоянию Кржижановский отдал повесть в „ЗиФ“.

„Мюнхгаузена“ читал Ланнам, Антокольскому›, Шторму и 2-м артисткам из 3-й студии (имеется в виду 3-я студия МХТ, ставшая Театром имени Е.Вахтангова. - В.П.): дамы помалкивали, мужчины „восхищались“ формой, но разошлись во мнениях относительно содержания последних двух глав - Ланн находит, что здесь я изменил чистой „иронике“ первых шести глав, сорвавшись в „немецкий сентиментализм“, - Антокольскому это-то и нравится больше всего. Впрочем, многое в их восприятии осталось для меня неясным. Редактора меня пока не беспокоят, - я и рад. „Зачем, - говоря словами моего М‹юнхгаузена›, - блюду торопиться к ужину?“ (к А.Бовшек, 7 июля 1928 года).

Радость была искусственной. Издательская судьба повести тревожила Кржижановского - шанс выйти к читателю с крупной и значительной вещью выглядел реальным, может быть, последним. Ни об одном другом произведении не сохранилось столько сведений, позволяющих в подробностях восстановить „историю неудачи“.

„Сегодня мне звонил секретать Нарбута (В.И.Нарбут возглавлял „ЗиФ“. - В.П.): рукопись моя, отданная Нарбутом „на рецензию“, вернулась к нему, но он сам уезжает в Одессу на 1 1/2 недели и просит разрешения взять рукопись с собой. Я не возражал: пусть изучает. Относительно того, какова рецензия, я не спросил, зная, что она вправе на это не ответить“ (к А.Бовшек, 12 июня 1928 года). Рецензия, которую написал критик А.Цейтлин, была благожелательной, но „осторожной“: рецензент, отметив несомненные литературные достоинства рукописи, поспорил с авторским решением темы (не удержавшись от искушения рассказать, каким бы путём следовало идти автору, чтобы оказаться созвучным времени) и… не рекомендовал её к изданию, оставив это на усмотрение редакции, потому что повесть - „для немногих“.