Приманка - [9]

— Войдите в мое положение, Ноэль. Я отвечаю перед деканом, перед попечительским советом. Меня атакуют со всех сторон.

— Я знаю. — Ещё бы он не знал, он столько раз уже это слышал. Но ему было все равно. Все, чего он хотел, — это убраться поскорее из этого кабинета.

— И вы знаете, что я терпеть не могу оказывать давление. Это не в моем стиле.

Ну, разумеется, подумал Ноэль. С вашими вычищенными до зеркального блеска ботинками и подтяжкой лица за четыре тысячи долларов такое не сочетается.

— Не заставляйте меня идти на совет в конце семестра с пустыми руками, Ноэль. Дайте что-нибудь, что подтвердило бы, что я не зря вас держу.

— Ладно, — соврал Ноэль. Что угодно, лишь бы выбраться отсюда.

Бойл выглядел удивленным и довольным.

— Хорошо. Вы должны понимать, что я ненавижу все эти административные обязанности, — сказал он, внезапно снова становясь спокойным и дружелюбным. — Покажите мне что-нибудь конкретное поскорее. Можно будет обсудить за ленчем. Неплохо было бы, правда?

— Я вас не подведу, — заверил Ноэль от двери. Ему пришлось заставить себя пожать эту пухлую, гладкую руку.

— Дьявол! — выругался он, когда дверь закрылась. — Проклятье!

Что с ним происходит?

3

К тому моменту, как он вышел из метро и добрался до своей квартиры на Мэдисон-авеню, настроение упало. Он поселился здесь после того, как умерла Моника и пять комнат на Риверсайд-драйв стали казаться слишком пустыми и огромными. Теперь его квартирой стала просторная студия: маленькая кухня и ванная по одной стороне; над небольшой рабочей зоной в углу — спальня-чердак; потолки три с половиной метра. Ещё был камин в рабочем состоянии, на длинных стенах располагались встроенные шкафы и стеллажи для книг. С семи утра до полудня под окнами разгружались трейлеры, но ко второй половине дня все стихало, и по ночам в округе было почти по-деревенски тихо.

Когда зазвонил телефон, он как раз успел зайти в квартиру и с шумом свалить свои книги на стол.

— Ноэль? Это ты? Связь плохая. Может, перезвонить?

— Миссис Шерман? Я нормально вас слышу.

— Ну, тогда, наверное, сойдет, — сказала она; этот гнусавый голос невозможно было спутать ни с каким другим. — Я просто хотела уточнить, приедешь ли ты к нам в эти выходные.

Это было напоминание, но в её голосе звучала мольба, и как только она произнесла эти слова, Ноэль вспомнил: сегодня третье марта. Через два дня Монике исполнилось бы двадцать восемь. Они всегда ездили на её день рождения к её родителям, и когда она умерла, Шерманы настояли, чтобы Ноэль сохранил эту традицию. Как же они её любили! И как добры они были к нему после того, что произошло. В их отношении никогда не было и тени упрека за то, что он дал утонуть их единственной замечательной дочке. Конечно, они знали Ноэля почти всю жизнь, были ему почти семьей. И обычно Ноэлю не терпелось с ними увидеться.

— Я понимаю, что это не ближний свет — теперь-то, когда мы живем так далеко, — извинилась миссис Шерман.

— Нет проблем. — До Брюстера было всего полтора часа на электричке — приятная поездочка вдоль Гудзона. Ноэль любил выбираться на природу в холодную погоду. Он терпеть не мог город зимой.

Расписания уже были у неё наготове, и они договорились встретиться в одиннадцать утра в субботу.

— Питер очень хочет с тобой повидаться, — сказала она. — Он хотел убедиться, что ты приедешь. Мы так редко тебя видим.

— Я приеду, — сказал Ноэль. Но, опуская трубку на рычаг, он уже знал, что в этом году сделает это только из чувства долга. Что-то было не так. Он не мог понять, что в чём дело, но что-то его терзало. И дело не в обычном приливе воспоминаний — дело в чем-то ещё… в чем-то другом.

Он поставил одну из любимых пластинок Моники — последний альбом «Битлз» — и попытался вспомнить её. Ничего не произошло.

Он подошел к шкафу, вытащил коробку с фотоальбомами, которые они насобирали за годы знакомства, и открыл один наугад. Снимки, которые он сейчас разглядывал, были сделаны лет восемь назад. Они тогда ещё учились в колледже и жили вместе в квартирке в цокольном этаже. В тот год она решила попробовать стать ещё светлее и выкрасилась в платиновый, а заодно довольно коротко постриглась. Как обычно, это сошло ей с рук. Она была похожа на золотистого ретривера: блестящая, гладкая, загорелая, длинноногая.

От этого альбома ничего не стоило перейти к другим. Ноэль сидел в кресле-качалке с изогнутой спинкой, которое они с Моникой, не задумываясь, купили как-то утром после продлившейся всю ночь вечеринки, и просматривал альбом за альбомом: их была, наверное, целая дюжина, начиная с тех времен, когда они ещё были детьми и жили по соседству в Маморонеке. Много фотографий с седьмого по девятый классы: Моника на них всегда была на пару дюймов выше, всегда казалась более зрелой — как на том снимке у дома Шерманов на озере, в Коннектикуте. На нем Моника смотрела прямо в камеру, Ноэль щурился — худенький кудрявый мальчик тринадцати лет. Следующий альбом относился к старшей школе, когда Ноэль, наконец, обогнал Монику в росте и в весе, а её сияющая красота по-настоящему расцвела. Она неизменно пребывала в хорошем расположении духа, и настолько очевидно было, что перед вами самая популярная девочка в школе, что легко было не заметить серьезного, застенчивого мальчика, неизменно стоящего рядом с ней, — Ноэля, вечного опекуна и компаньона. Основным объектом внимания всегда оставалась Моника: соблазнительная в своем первом бикини (Ноэль рядом, с доской для серфинга в руках); восхитительная в узком, облегающем платье для коктейля, с ниткой жемчуга на шее и жемчужными сережками в ушах, которые он (в белом пиджаке и черном галстуке) подарил ей на двадцатилетие; свежая и веселая в коротенькой белой юбочке и облегающем трико болельщицы, с сияющими на солнце волосами (Ноэль наполовину в тени, одетый в баскетбольные шорты и рубашку с наградной буквой,