Прикосновение зла - [64]

– Простите, что? – Переспросил я, потому что старик что-то мне говорил, но, поскольку воображение сейчас подсовывало мне чрезвычайно заманчивые и приятные видения, он мог бы прыгать передо мной на одной ноге, заплетая бороду в косички, и я бы всё равно не обратил на него внимания.

– Я говорил, хорошо, что ты полюбил Дороту и наши горы, потому что ты останешься здесь... ещё немного.

Возможно, другой человек, с более слабым разумом или более деликатной конституцией, подскочил бы на стуле, скривился, громко запротестовал, короче говоря, проявил удивление или недовольство. Я же лишь грустно улыбнулся.

– Всем сердцем рад бы остаться, но в Кайзербаде меня ждёт отец, который болен и слаб, и умрёт без моей помощи. Как я могу взять такой грех на душу, чтобы человека, который вырастил и выкормил меня, оставить на погибель, чтобы только угодить своим желаниям? Каждый кусок еды костью встанет у меня в горле, а когда я буду любоваться на ваши вершины (здесь, не знаю, почему, воображение подсунуло мне картину не снежных пиков, а напряжённых сосков Дороты), каждый раз буду думать, что отец умирает где-то в канаве.

– Я вижу, ты и правда хороший парень, Мордимер, – заявил он через некоторое время и положил мне руку на плечо. У него были узловатые пальцы со сломанными и чёрными, как земля, ногтями. – Мы постараемся сделать так, чтобы все были счастливы. – Он посмотрел мне прямо в глаза, и я ответил ему бесхитростным взглядом. – Да, парень, ты останешься с нами, останешься, поверь мне. И лучше, чтобы ты был этому рад. И ещё лучше, чтобы ты проявлял эту радость. – Он поднялся со стула удивительно бодро для своего возраста.

– Скоро мы снова побеседуем, – пообещал он. – Не печалься, парень. Всё будет как надо.

– Рад это слышать, и я уже в хорошем настроении.

– Это хорошо. – Он кивнул головой. – И помни одно: Дороте можно сказать только то, что я выяснял, кто ты и откуда. И ничего кроме этого. Понял?

– Понял.

Он снова положил мне руку на плечо, но на этот раз это был не дружеский жест. Корявые пальцы сжались на моей ключице.

– И помни, парень, мы в горах не болтаем попусту. А иногда, когда кто-то болтает слишком много, аккуратно подрезаем ему язык, – в его голосе звучала не только угроза, но и что-то типа мечтательности, вызванной видением вырезания моего языка.

– Я... я... не надо мне угрожать. Я ничего плохого не сделал... – Мордимер Маддердин, купчик из окрестностей Кайзербада, должен был быть напуган подобными словами.

– И не делай, парень. Не делай. Мой тебе совет, – резко приказал он, после чего обернулся и бодрым шагом прошествовал из комнаты.

Ох, пнуть бы тебя под зад, надменная гнилушка, с ненавистью подумал я, но прекрасно знал, что столь необдуманное действие приведёт лишь к тому, что за миг низменного удовлетворения я заплатил бы невообразимыми неприятностями, быть может, даже жизнью. Так что я покорно принял все грубости и угрозы, беря пример с Господа нашего, который позволил себя схватить, избить и распять, прежде чем он решил сойти с креста и понести меч и пламя предательскому народу Иерусалима.

– Вы уже поговорили? – Дорота чуть не сбила с ног отца Ансельма, импульсивно ворвавшись в комнату. – Мордусик, мой марципановый зайчик! – Она упала в мои объятья и повисла на шее.

Признаюсь, я не люблю прикосновения других людей и стараюсь избегать непосредственного контакта (за исключением моментов, когда он совершенно необходим), но в случае Дороты мне это как-то совсем не мешало. Я прижал её и поцеловал в тёплую щёку.

– Я приготовила тебе бульончик с клёцочками, чтобы у тебя было много сил для твоей Доротки... – прошептала она, однако не настолько тихо, чтобы выходящий из комнаты старик этого не услышал. Он повернулся в нашу сторону, и я заметил, что он усмехается в усы. Улыбка эта показался мне злой, но, может, это было лишь моё воображение, вызванное тем, что мне не понравился этот человек.

– Пойдём, мой медовый пирожочек. – Дорота потянула меня за руку. – Нам уже взбили перину, постелили свежие простыни. – Она соблазнительно улыбнулась. – Хммм... Что скажешь? Пообедаем, и в постель!

– Днём? – Удивился я, поскольку знал строгие правила, которые действовали (по крайней мере, напоказ) в небольших, отдалённых от цивилизации общинах.

– День, ночь, какое это имеет значение? – Она пожала плечами. – Важно то, что я люблю тебя, мой шоколадный бисквитик. – Она поцеловала меня прямо в губы и одновременно быстрым, кошачьим движением погладила там, где любит каждый мужчина. Это было и неожиданно, и удивительно возбуждающе. Как ни странно, боль, которую я чувствовал до этого, казалось, полностью исчезла.

– Я не в силах отказать. – Я вернул Дороте поцелуй, неожиданно убедившись, насколько вкусны и мягки её губы. Быстро поцеловал её ещё раз. Ха, её губы были даже вкуснее, чем я думал!

Мы, правда, собирались пообедать, но каким-то образом не добрались до столовой, а вместо этого снова оказались в спальне. Признаюсь, что ещё долгое время я разрывался между заботой о Дороте и мыслями об Эберхарде. Видимо, старик собирался оставить меня в чём-то вроде удобного рабства, чтобы осчастливить свою подопечную. Я начал задумываться над ответом на два вопроса. Первый из них был в том, что сделают горцы, когда я против их воли захочу покинуть окрестности Херцеля? Второй касался того, что прикажет им сделать Ансельм Эберхард, когда я по какой-то причине перестану делать Дороту счастливой? Меня отпустят? Или, может, сломают мне ноги, чтобы научить более жаркой любви?