Приколист - [31]

На лице Кабана не отразилось счастье по поводу такой перспективы. Он наполнил чашки, выпил, а когда Клим отказался, выпил за него.

Вымытый и гладко выбритый, Клим оставил Кабана сторожить квартиру, а сам вышел на улицу, отыскал ближайший магазин одежды, купил черные брюки и белую, как у Артаусова, рубашку. Обновку он надел в примерочной и, любуясь своим отражением в витринах, вышел из магазина. «Сколько раз я смотрел на себя в зеркало, – думал Клим. – Почему никогда не видел, сколько всего замечательного во мне скрыто?»

В кабинет Артаусова он вошел, наполненный тщеславием, как бурдюк водой.

– Ну вот, уже похож на человека, – сказал Артаусов, даже не поднявшись из-за стола, и опустил взгляд, чтобы дочитать какую-то бумагу. Размеры и убранство кабинета поразили Клима, но он виду не подал, сел на стул, закинул ногу за ногу и стал шлепать по столу ладонью.

Это, однако, не привлекло внимание Артаусова. Он продолжал читать, попутно делая какие-то пометки на полях.

– У меня вообще-то мало времени, – заявил Клим, меняя положение ног. – Может, мне прийти позже?

Артаусов поднял голову и с некоторым удивлением посмотрел на Клима. «Может, он забыл, кто я такой?» – подумал Клим и сказал, с усилием выдавливая из себя обиду:

– Вообще-то я рассчитывал, что к моему приходу вы организуете встречу с читателями. Или, на крайний случай, пресс-конференцию. Людям ведь хочется узнать обо мне как можно больше.

Удивление на лице Артаусова никуда не делось. Ведущий специалист отодвинул бумагу, которую читал, поднялся из-за стола и приблизился к Климу.

– Наверное, ты прав, – произнес он. – Московские читатели ничего не знают о тебе… Встань, пожалуйста!

Не ожидая никакого подвоха со стороны Артаусова, Клим поднялся со стула и тотчас получил кулаком в живот. Удар был подлым и внезапным, и Клима так скрутило, словно у него начался приступ неудержимого поноса. Держась за живот, который, как ему казалось, заполнился горящими углями, Клим стал кружиться между Артаусовым и стулом, дожидаясь, когда боль утихнет и снова можно будет дышать.

– Ой-ой-ой, – сдавленно приговаривал он, пытаясь вызвать у Артаусова чувство жалости. Но на лице у ведущего специалиста не было места для сострадания. Артаусов ухмылялся, как крокодил после удачной атаки, и высматривал, куда лучше еще разочек врезать: в солнечное сплетение или по почкам.

– Запомни, ты был дерьмом, дерьмом и останешься! – радостно сообщил он Климу, брызгая слюной. – Ты полный ноль в литературе. Ты дебил от прозы. И ты должен знать, что я об этом знаю. Но вот все остальные пусть думают, что ты гений. А потому забудь про пресс-конференции и встречи с читателями. Храни свое скудоумие в глубокой… В чем «в глубокой»?

– Заднице, – едва отдышавшись, произнес Клим.

– Неправильно. В глубокой тайне, – поправил Артаусов.

Клим опустился на стул и, почувствовав под собой опору, не удержался от того, чтобы возразить:

– Но у меня сотни тысяч читателей. И огромные тиражи, между прочим…

Артаусов, скрипя ботинками, ходил вокруг него, как фашист на допросе партизана.

– Пойми, скотина, просто на редкость удачно для тебя сошлись звезды, – сказал он, поглаживая Клима по голове. – Народ, уставший от сложных и умных книг, возжелал жиденьких и склизких, как манная кашка, текстов. Народ больше не хочет получать умственных запоров, страдая и постигая сложные истины Толстого и Достоевского. Ему нужна слабительная литература: вечером прочитал – хьюись, – и утром все вышло. И чем меньше останется в памяти и в душе, тем лучше, ибо можно снова поглощать литературное дерьмо в неограниченном количестве. И тут на поверхности сточных вод всплыл ты – гений Клим Нелипов! И народ, вкусив твоего чтива, возопил: хотим только его и никого больше! Потому что он простой, доступный, он плоть от плоти народа, он понятен любому кретину, и всякий кретин, читая Нелипова, чувствует себя интеллигентом.

Артаусов перестал брызгать слюной. Кажется, у него во рту пересохло. Он подошел к подоконнику, просунул руку сквозь шторку жалюзи и, будто фокусник, выудил синий пакет с козьим молоком. Наполнил стакан и залпом выпил. На его верхней губе остался белый след, словно тонкая ниточка седых усов. Артаусов потряс пакет, на слух определяя, много ли осталось молока, и со знанием дела заметил:

– Улучшает секреционную деятельность желудка. На шестьдесят четыре процента лучше водки. Не пробовал?

Клим временно не мог думать ни о чем другом, кроме как о пережитом им ударе в живот, и теперь переопределил все ресурсы своего организма на то, чтобы не схлопотать новый удар. Мозг тщательно контролировал каждое его слово и жест, как беспощадный цензор. На вопрос о козьем молоке Клим на всякий случай неопределенно пожал плечами. Он толком не понимал, за что получил в живот, как не мог уяснить, есть ли его вина в том, что читатель неудержимо тупеет. Артаусов продолжал скрипеть ботинками и гонять по кабинету слабый ветерок, пахнущий вкусным одеколоном.

– Итак, – подытожил он, – твоя главная задача – писать так, чтобы читатель к утру забывал, о чем он читал. А сверхзадача – способствовать дальнейшему отупению читателей. И потому в твоих фекальных текстах не должно быть никаких страданий, никаких душевных движений. Ориентируйся только на то, чтобы читатель бессмысленно пожирал твои экскрементные произведения, тупые и простые, как детские рифмованные считалочки. «Я сидел, читал газету. Кто-то выпустил ракету. Раз, два, три! Это, верно, будешь ты!» – вот образец стиля и информационной насыщенности твоих текстов! Ты должен выучить это четверостишие наизусть. И к следующей нашей встрече чтобы от зубов отскакивало! К работе приступить сегодня же! Чрез три дня ты должен показать мне начало нового романа.