Приключения в Ирии и на Земле - [14]

Вот оно как бывает: каждого отделяет лишь шаг от паранойи, но можно, как только что доказал Буйнович, из паранойи вновь шагнуть в мир здоровых.

Каждая секунда, что тикала на моих механических часах, отдаляла меня от Буйновича, а художественный свист, что он издавал, становился всё менее слышным.

Моё появление в столовой почему-то вызвало иронию и колкие замечания. Кто-то из мужиков покачал головой и заявил: «О, дожили! Уже военные за границу линяют!» Другой сочувственно выдал вслух пошлую фразу: «Как оденешь портупею, так тупеешь и тупеешь». Смерив пошляка взглядом, ответил ему:

— Не только тупеешь, но и звереешь. Когда у чечен весь боезапас израсходован, они берут в руки ножи иль дедовские сабли. На моём счету десятки таких. Но есть и иные. Много там ошивалось сволочей. Не спрашивал, из каких они краёв или рядов. Вышибал им мозги. Ежели кто-то из вас не понравится мне, тоже вышибу мозги и вышибу из лагеря.

— Ты здесь не командир, паря.

— С сегодняшнего дня — Начальник лагеря. Так что прошу любить и жаловать. Всем приятного аппетита.

Себе аппетит я испортил. Кое-кому, думаю, тоже. Вышел из себя. С чего бы это? Вышел я и из столовой. Не поставлен на довольствие, так что, просить мне пайку? Никогда ни у кого не просил поблажек или уступок. Если не считать уступок в цене, что выбивал из работодателей. Но это другие уступки. Работодатели шаблонно ведут переговоры, все они со шкурными интересами. Да что я всё о прошлом? Кажись, новая жизнь начинается. Прорвёмся, без флага и барабана, даже с параноиком во главе колонны. Безумных Горький прославлял. А берсеркам — дела известные — боги помогают. Или богини.

Остановился я посреди плаца, решив оглядеться. Вздохнул полной грудью — и в этот момент ко мне подошла красавица. Направлялась в столовую.

— Вы новенький? — спросила она.

— Новенький.

— Сейчас обеденное время. Вы уже были в столовой?

— Спасибо, но меня только завтра поставят на довольствие. Ничего, не впервой.

— Зачем же голодать? Я принесу в ваш блок обед.

— Меня в кирпичном доме поселили. Буду вести занятия в вашей группе.

— К Семёнычу подселили?

— Рядом. Приходите. Буду рад.

Смотрел я ей вслед и любовался девичьей походкой. У женщин иная стать, иная походка и шаг поразмашистее.

Вошёл в свои «апартаменты» и задумался. Моя задумчивость длилась минуту-другую. Достал из рюкзака костюм. Слава богу, не помялся, благодаря чехлу. Галстуки не ношу. Подобно пиратам, люблю разные шарфики. Приоделся, глянул на себя в зеркало, выставил из бара то, что бог послал через Мутанта и Семёныча, сервировал стол и застыл в ожидании. С закрытыми глазами вспоминал облик незнакомки: её лицо, практически без макияжа; большие внимательные глаза с синью; русые волосы… Сказал себе: «Держу пари! Она учительница. Учит малышей. В школе недавно, а потому не успела остервенеть».

Не всё угадал. Когда она вошла с термосом и пластиковыми упаковками, на её щеках проступил румянец. Она робела и неохотно рассказывала о себе. Всё же поведала: она из Ленинградской области; школу, где она преподавала, закрыли: детей нет. А в городке работы нет. Похвасталась, что года три тому назад ездила в туристический вояж на пароме. В Швецию и Финляндию! Сказала, что здешний шведский стол в лагере не хуже, чем у шведов.

После первой рюмки, в ответ на её вопросы пришлось и мне признаться в том, что наши судьбы в чём-то схожи: сам сидел без работы.

Спиртное подействовало, и мы разговорились. Нашлись общие интересы. Посудачили о художниках, театрах, музыке. Оценки того, что мы видели, слышали или читали в чём-то были сходны. Основное различие меж нами было, всё-таки, существенным: она воспринимала всё по-женски интуитивно, а я по-мужски и рационально. Анюта с восхищением говорила об Александре Иванове. Как же с ней не согласиться?! Бесподобный живописец, хотя холодноват по колориту. Задал каверзный вопрос о её отношении к «Явлению Христа народу»: «Кто же Христос на картине: бог или человек?» — «Да ни то, ни другое, а нечто третье! Его картина — как зеркало отражений наивной веры и фантазий». Помедлив добавила: «Мне мама говорила, мол что-то есть там. И слава богу, что с этой уверенностью умерла. А я неверующая. В наш-то век грешно и лицемерно быть верующей». Вели вполне светскую беседу. Но многое она мне высказала — и взыграло моё сердце! Я уже вообразил, что вбиваю гвозди в гроб моей холостяцкой жизни. Последний гвоздь был вбит, когда узнал, что Анюта из семьи военнослужащего, гвардии майора, погибшего в Первой Чеченской. Но тут я себя остановил. «Не спеши, Окаянный, семь раз проверь, потом режь колючую проволоку. Ты уже подрывался на минах, причём не на фронте, а в мирной жизни», — так-то я подумал и сыграл, фигурально говоря, отбой. Проводил Анюту до жилого блока, а точнее, до казармы, что она делила с незамужними согласно реестра Семёныча.

Соблазняли ли вас без обмана? Вот то-то и оно! Как уверял меня Александр, в каждом из нас, предками переданная, андрогинная суть Живы. И желательно нам, чтоб нас обманывали. А без этой игры, что в основе жизни, скучным было бы наше существование.

Заполонила она мои мысли: «