Приключения тряпичной Бальбиси - [12]
Вот так и стала Бальбися балеринкой на играющем ящике дедки Грайдолека. После ночлега они снова двинулись в путь. Очень приятно пригревало весеннее солнце. Идут, идут они межами, идут узкими полевыми тропинками. Кривые вербы стоят у дороги… На заборах поют петухи с красными гребешками.
Но Бальбинка уже не удивляется, почему это они не причёсываются собственными гребнями. Познакомилась она немножко с белым светом. В полдень с выгона возвращаются рогатые коровы, поблеивают бородатые козы. А Бальбисе хоть бы что. Стоит на шарманке и любуется сверху на белый свет. Смеются её глазки-бусинки. Анастазия покрикивает, дедка подпевает и пристукивает деревянной ногой. Когда дедка по дороге посреди деревни снимает шарманку и начинает вертеть ручку, Бальбинка пускается в пляс. А вокруг собирается вся деревня. Впереди всех, тесным кружком, — измазанные ребятишки. Потом хозяйки: кто с шумовкой, кто с поварёшкой. Как стояли у печек, так и прибежали. А некоторые со скалками и охапками мокрого белья — прямо с речки.
А тут то один, то другой хозяин выбежит с серпом из широко раскрытых ворот сарая, прямо с гумна. И вся деревня пускается в пляс за Бальбисей. Погикивают, припевают, притопывают хозяйки с шумовками, хозяйки с поварёшками, хозяева с серпами. Попискивают измазанные босые ребятишки. А потом сыплются медяки в шапку дедки Грайдолека. Одна хозяйка сунет в сумку кусок солонины, другая — краюху свежего, пахучего хлеба, третья — творогу в тряпочке или пару яиц.
Ходят они, бродят широкими дорогами. Присядут под тополем. Дедка считает медяки, закусывает хлебом и солониной из мешка, сыплет Анастазии крошки сыру. Повеселел дедка Грайдолек. Поправилась зелёная попугаиха. Сумка неё тяжелеет, а мешочек с медяками толстеет всё больше и больше.
— Помощника бы нам, — говорит как-то раз дедка, сидя под тополем.
И вдруг смотрит — бежит по дороге кудлатый барбос. Задрал хвост и мчится себе, уткнувшись носом в землю. Замахала Бальбися тряпичными ручками:
— Караул! Да это же мой кудлатый барбос! Иди сюда, Пшёлвон!
Пёс приостановился, наставил уши, потянул носом.
— Почуял небось мою свининку жареную! — смеётся дедка. — Иди-ка сюда! На, на! — зовёт дед и протягивает Пшёлвону свинину.
Пёс-бродяга, пёс-приблуда, пёс-горемыка не приучен к доброму слову. Никто никогда ещё не подзывал его, никто не угощал вкусной, пахучей свининой. Стоит он и смотрит на деда, но не хватает у него смелости подойти поближе. Повиливает он приветливо хвостом, но подойти всё-таки не решается. А дедка чмокает, приманивает, помахивает свининой:
— Ну, иди же, глупый, иди сюда!.. На! — и суёт ему угощение.
Пёс подкрадывается, но несмело этак, бочком.
И вдруг как глянет на прислонённую к тополю шарманку! Мелькнуло что-то знакомое, что-то красное. Мигают ему глаза-бусинки. Припомнился Пшёлвону вдруг грубый голос мясника, пана Печёнки. Совсем не похож на мясника этот дедка. Ну просто ни капельки! Но пёс всё-таки предусмотрительно отступил шага на три.
А у дедки уже не стало терпения, и швырнул он свинину псу под ноги, прямо на пыльную дорогу. Этим-то вот он сразу и покорил пса-приблуду.
Схватил Пшёлвон свинину и, по собачьему своему обычаю, понёсся с ней в кусты. Потом облизал морду красным языком и снова подходит к деду. Уже посмелее, уже поближе. Дедка бросил ему ещё кусок хлеба. Пёс съел и хлеб тут же, посреди дороги, даже пренебрёг собачьим обычаем и не скрылся в кусты.
И вот, когда дедка двинулся в путь, пёс-бродяга побрёл за ним. И зашагали они этак дорогой под вербами, а когда наступил вечер, пёс уже выступал рядом с дедкой, возле самой его деревянной ноги.
Вот так-то и приручал дедка пса, день за днём — то лаской, то уговорами. А там начал обучать его разным фокусам. Через неделю Пшёлвон уже умел служить на задних лапах с дедкиной шапкой в зубах.
А в шапку всё чаще сыпались медяки. И с Бальбинкой пёс сдружился. Может, это и её заслуга, что пёс привязался к дедке? А может, той свининки, что бросил дед на дорогу.
На третий день совместного путешествия снова глянул пёс на верх шарманки. Обнюхал Бальбисю. А кукла потрепала его тряпичной ручкой.
— Не узнаёшь меня? — спрашивает Бальбися. — А с кем же это ты мчался посреди Голубиной улицы?
— Ах, так это ты, значит? Сразу же я почуял знакомый запах, — протявкал пёс и облизал Бальбисю мокрым красным языком.
Тут Анастазия распушила свои зелёные перья и придвинулась к самому краю шарманки. Может, и захотелось ей, по привычке, ущипнуть для первого знакомства пса за ухо, но она быстро передумала. Оно, наверно, и к лучшему: пёс ведь не привык, чтобы его хватали за уши. Неизвестно ещё, как бы он к этому отнёсся.
И так уж между ними повелось: Анастазия не обращалась к псу, разве что с помощью Бальбиси. Бальбися же самостоятельно с дедкой не разговаривала, потому что дедка хотя и имел чуткое ухо к музыке, но всё же почему-то не мог расслышать её тряпичного голоска. Когда она хотела ему что-нибудь сказать, прибегала к услугам Анастазии. А та горланила, как в тот раз — про Голубиную улицу. И хорошо было им вместе — нельзя пожаловаться. Даже худые, запавшие бока пса округлились.
