Приключения Тома Сойера и Гекльберри Финна - [81]

— Вот оно что! Теперь-то я смекаю, что к чему, а то все из головы не шла эта свечка. Ваша правда, мисс Ханна, она только и была в комнате. В шкафу лежала, на самой верхушке. Она и до сих пор там лежит, никто ее не трогал.

— Говоришь — никто не трогал?

— Да, мэм, никто. Простая свечка, длинная такая, желтая, она и есть?

— Конечно.

— Я, мэм, сама ее и отливала. Разве нам по карману восковые свечи по полдоллара за фунт?

— Восковые? Надо же до такого додуматься!

— А новая-то — восковая!

— Полно чепуху молоть!

— Ей-богу, восковая. Белая, как покупные зубы мисс Гатри.

Заряд тонкой лести попал в цель. Вдова Гатри, пятидесяти шести лет от роду, одетая, как двадцатипятилетняя, была очень довольна и изобразила девическое смущение, что выглядело очень мило. Она тщеславилась своими вставными зубами, и это было простительно: во всем Петербурге только у нее были такие зубы, для остальных это была недоступная роскошь; они являли собой разительный контраст с преобладающей жевательной оснасткой молодых и старых — яркий контраст выбеленного палисадника и обгорелого частокола.

Всем захотелось увидеть восковую свечку; за ней тут же послали Анни Флеминг, а тетушка Рейчел снова завела разговор:

— Мисс Ханна, он ужас какой чудной, наш молодой джентльмен. Перво-наперво, у него вещей при себе нет, ведь верно?

— Его багаж еще не прибыл, но, полагаю, он в дороге По правде говоря, я ждала его весь день.

— И не будоражь себя из-за него попусту, голубушка По моему разумению, нет у него никакого багажа и не прибудет он.

— Почему ты так думаешь, Рейчел?

— А он ему без надобности, мисс Ханна.

— Но почему?

— Вот я и хочу сказать. Ведь он, как пришел, был одет с форсом, так ведь?

— Верно, — подтвердила Ханна и пояснила компании. — Одет, казалось бы, просто, но сразу видно, что материал дорогой, какого у нас не носят. И покрой элегантный, и все на нем новое — с иголочки.

— Так вот как было дело. Пошла я, значит, к нему в комнату утром за костюмом, чтоб Джеф его почистил да сапоги ваксой смазал, а никакой одежды там нет, пусто, хоть шаром покати. Ни тебе башмаков, ни носков — ничего. А сам постоялец спит мертвым сном. Я всю комнату обшарила. А ведь к завтраку вышел позже всех, так?

— Да.

— И вышел весь ухоженный, причесанный, вылизанный, как кот, верно говорю?

— Мне кажется, да. Я его только мельком видела.

— Так оно и было. А в комнате — ни тебе щетки, ни расчески. Как же это он ухитрился так прифрантиться?

— Не знаю.

— Вот и я не знаю. А ведь против правды не пойдешь. Ты приметила, как он был одет, голубушка?

— Нет, но помню, что аккуратно и красиво.

— А я так приметила. Не в том он был, в чем явился сюда.

— Но, Рейчел…

— Не беспокойся, я за свои слова в ответе. Не в том он был. Все хоть немного, а разнится, хоть чуточку, а разнится. Пальто возле него на стуле висело, так это совсем другое пальто. Вчера на нем было длинное и коричневое, а нынче утром — короткое и синее, и сидел он в туфлях, а не сапогах, отсохни у меня язык, коли вру.

Взрыв удивления, последовавший за рассказом Рейчел, прозвучал музыкой в ушах миссис Хотчкис. Семейные акции на бирже чудес росли неплохо.

— Так вот, мисс Ханна, и это еще не все. Разогрела я для него пышки, маслом их мажу, а сама обернулась ненароком — ба! Вижу, расхаживает себе кошка Безгрешная Сэл, как ее масса Оливер кличет, — расхаживает как ни в чем не бывало. Увидела я это и говорю сама себе: ей-ей, тут без колдовства не обошлось, самое время бежать и — давай бог ноги! Рассказала я обо всем Джефу, а он не верит, так мы вместе назад проскользнули и подглядываем, что из этого выйдет. Джеф говорит: «Ну и шуганет же она его сейчас, помяни мое слово — шуганет. Она и без того к чужаку не ластится, а теперь, с котятами, и вовсе его не потерпит».

— Рейчел, как тебе не совестно было оставить там кошку? Ты же прекрасно знала, что произойдет.

— Я знала, что так поступать не годится, мисс Ханна, но ничего не могла с собой поделать: такая на меня жуть нашла, как увидела я, что кошка спокойная. Да ты не бойся, голубушка, как собака себя вела, помнишь? Она на постояльца не кинулась, даже обрадовалась. И кошка — тоже. На колени к нему — прыг! Он ее гладит, а уж она рада-радехонька — спинку выгибает, хвостом виляет и мордой об его подбородок трется; а потом Безгрешная Сэл вскочила на стол, и они стали разговаривать.

— Разговаривать?!

— Да, мэм, чтоб мне сдохнуть, коли вру.

— Они говорили на иностранном языке, как он — прошлой ночью?

— Нет, мэм, на кошачьем.

— Чушь!

— Чтоб у меня руки-ноги отсохли — на кошачьем. Оба они говорили по-кошачьи — нежно так, ласково, ну совсем как старый кот с котенком, своим родичем. Безгрешная Сэл уж раз пробовала сладкое, похоже, оно ей пришлось не по вкусу, а постоялец вынимает печенье из кармана и знай себе скармливает ей, а она, ей-богу, морду не воротит. Нет, мэм, не воротит. Еще как набросилась, будто четыре года не лопала. А он все вытаскивал из одного кармана. Уж вам-то, мисс Ханна, не знать, сколько может слопать Безгрешная Сэл. Так он ее нагрузил по самое горло — у нее аж гляделки выкатились — до того обожралась. Раздулась, будто арбуз проглотила — вот сколько в брюхо напихала. А он печенье вытаскивал из одного кармана. Так вот, мисс Ханна, разве сыщешь карман или даже вьюк, чтоб уместил все, что может сожрать Безгрешная Сэл? Сама знаешь. А он эту прорву вытащил из одного кармана, лопни мои глаза, коли вру.