Приключения сионского мудреца - [5]

Однажды папа и дядя Веня уехали в Читу, как сказала мама, и привезли оттуда брата мамы: оборванного — в рваной телогрейке, обросшего, небритого — дядю Митю! Я не понимал, что такое «чита», и почему оттуда в таком виде приезжают?! Мамин брат очень много и быстро говорил! Мы все собрались вокруг него и с интересом за ним наблюдали. Я никогда такого не видел! Мне сказали, что это мой дядя — Митя, который вернулся с войны! На военного он был мало похож, скорее на нищего бродягу! Дядя Митя протянул ко мне руку и погладил меня по голове. Затем он заговорил по-японски, по-китайски и, как оказалось, он знал все языки мира! Затем он назвал бабушку японской шпионкой и стал много о чём-то говорить! Мама и бабушка его уговаривали, чтобы он меньше болтал и оставил свой «мишигас» (сумасшествие). На что дядя Митя ответил, что они сами «мишигэны» и он выведет их на чистую воду! Наговорившись, он смущённо попросил дать ему поесть в обмен на то, что принесёт из колонки несколько вёдер воды и помоет полы. Ему дали борщ с мясом. Он увидел на столе селёдку и тоже попросил. Накрошил селёдку в борщ и стал жадно есть! Пот градом стекал с его лба, а он ел, ел и съел всю кастрюлю борща и всю селёдку! Затем достал махорку из телогрейки, несколько кусочков ваты, свернул вату и стал её крутить дощечкой о стол, пока из ваты не пошёл дым! Прикурив от ваты, он показал два куска кремня, от которых при ударах шли искры. Папа с мамой расспрашивали его, где его документы. На что он ответил: «Забрали японские шпионы». Ночью я подслушал, папа рассказывал маме, как он с дядей Веней, приехав в Читу, нашли Митю в сумасшедшем доме. Увидев их, Митя стал плакать и уговаривать забрать его отсюда, потому что японские шпионы его избивают. Мама спросила: «Кто же его бил?!». Папа ответил, что японские шпионы — это санитары. А попал Митя в сумасшедший дом из милиции, которая его задержала в Чите из-за отсутствия документов! В Читу он попал из военного госпиталя, где находился после контузии на фронте. Ещё папа рассказал, что Митя воевал на Дальневосточном фронте с японцами, в составе штрафного батальона! А воинское звание у него старший лейтенант.

Мама сказала, что в детстве Митя тоже был невезучим, но очень способным, и всегда мечтал стать военным, был смелым, и даже с крыши дома прыгал с зонтом, как с парашютом, и однажды сломал себе ногу. «Сволочи! — добавила она. — Не могли, хотя бы, домой его привезти! Взяли человека, который воевал, и выбросили из госпиталя на улицу без документов!». «Наивный ты человек! — ответил папа. — Ему повезло, что он вообще жив остался, и „только“ голову контузило! Из штрафных батальонов чаще не возвращаются!». Мама сказала, что ей жалко младшего брата Меера, который добровольно — дурак, ушёл на фронт в самом начале войны и пропал без вести. А он был самый умный и добрый: «Кто знает, где его косточки?» — грустно произнесла она. Затем мама сказала, что не знает, куда деть Митю. Он будет пугать детей и, кто его знает, может даже ударить. Но дядя Митя и не думал никого бить, наоборот, мальчики во дворе быстро пронюхали, что он сумасшедший и швыряли в него камни, едва завидев на улице. Мы с Мариком его охраняли, гоняя ребят! Митя делал очень хорошие пропеллеры из консервных банок, которые запускал с ниточной катушки на карандаше. Они высоко поднимались и далеко летели! Ещё он умел ловко запускать металлические крышки от стеклянных банок двумя пальцами! Он постоянно рисовал разные замки, чудовища, у которых были маленькие «письки»! За это мама и бабушка его ругали: не надо рисовать глупости, которые смотрят дети! Митя в таких случаях злился, кричал, угрожал и называл всех шпионами. Вскоре его положили в психбольницу в Житомире, из которой он через неделю сбежал домой. Однажды у нас дома загорелся примус: огромное пламя полыхало до потолка! Бабушка и мама стали кричать, растерялись. А дядя Митя схватил тряпку, накрыл ею примус и погасил пламя! Мама тогда сказала, что он умнее здоровых. Через месяц мама нам сказала, что бабушка решила с дядей Митей уйти от нас на другую квартиру: «у нас им тесно». Я попросил бабушку не уходить, она сказала, что так хочет мама. Дядя Митя, как фронтовик, получил квартиру. Мы с Мариком туда приходили. Там было очень интересно: зайти можно было, только сильно согнувшись! Затем надо было сесть или лечь! Я мог стоять во весь рост — 120 см. Из окошка были видны ноги прохожих и земля! Дядя Митя, когда вставал, сгибал голову, чтобы не удариться о каменный потолок, поэтому он себе сделал кровать из досок и лежал в телогрейке!

Пол был каменный. Бабушка говорила, что сволочи дали ей подвал за то, что один сын погиб на фронте, а другой вернулся с фронта инвалидом! «Надо хлопотать! — посоветовала ей мама. — Кто стучит — тому открывают!». Мы жили на втором этаже старого дореволюционного двухэтажного дома. Вернее, это был не совсем целый дом. Это, скорее, была половина почему-то недостроенного дома! Хотя я слышал от взрослых, что половины не стало от попадания немецкой бомбы. Так или иначе, у дома была только одна лицевая сторона и скошенная в одну сторону крыша, обратная сторона была стеной без окон. Но для меня было важнее, что у нас был балкон, во всю длину дома — метров 20. Я получил балконное воспитание! Окна и двери нашей квартиры выходили на балкон. На балконе можно было осторожно играть, но только не танцевать, чтобы не провалиться! Доски балкона прогнили, и многих досок не хватало, были щели шириной с доску. Но зато с балкона удобно можно было стрелять из рогатки! А если на нём ещё оборудовать из одеял укрытие, то никто вообще не поймёт, откуда получил гнилым помидором по голове или даже по заду! Балкон позволял отделиться от ползающих по земле окружающих. Он давал чувство превосходства, желание наблюдать, изучать окружающий мир на земле. Наблюдать всю эту возню на земле сверху! На балконе не было борьбы за территорию, сферу влияния! Поэтому я обычно весь день проводил на балконе, редко опускаясь на землю. А друзей чаще поднимал до своего уровня на балкон. Но их у меня всегда было немного. На земле однажды даже познакомился с девочкой, ловя бабочек, и договорился, что буду с ней их всегда ловить. Но мой брат, увидев, что я словил не только бабочку, назвал меня «бабочником»! Мне стало стыдно за свои дурные наклонности и я перешёл на ловлю балконных мух. Их всегда было много летом, на стене дома. Одно удовольствие было их бить, ловить и даже отрывать им головы! Они продолжали при этом упорно стоять на лапках, не падая! Они были разных оттенков, огромных размеров: синие с фиолетовым отливом, зеленые, какие хочешь! Им было очень удобно использовать наш балкон как промежуточный аэродром, при подлете к туалету и из него, заправившись дерьмом. В пяти метрах от дома располагался кирпичный туалет без дверей. Отделение с буквой «Ж» было как раз напротив нашего балкона! И можно было, сколько хочешь, рассматривать посетительниц! Тем более что они, увлечённые своим занятием, редко поднимали глаза и не могли видеть жадно их разглядывающих глаз: моих, брата, наших друзей. Бывало, что клиентки наглели и разворачивали свои зады в нашу сторону! Это мы рассматривали как прямой нам вызов. И здесь всё решала меткость и наличие под рукой гнилого помидора. Моему брату однажды удалось большим солёным помидором поразить очень большой зад очень большой тётки! Это оказался крепкий, как скала, зад! Помидор вдребезги об него разбился, разлетевшись далеко в разные стороны! Цель была поражена с первой попытки! Тетка так и подпрыгнула, вернее, ее как катапультой выбросило из туалета! Трусы она уже на улице торопливо натянула. Мы с братом, толкаясь, устремились в квартиру! Тётка, по-видимому, успела заметить, как мы промелькнули в дверях. Вскоре по балкону раздался топот бегущего раненого слона! Мы спрятались под кровать, а бабушку выпихнули из квартиры защищать подступы к двери! Она сразу же поняла, что мы влипли в какую-то историю и нас надо срочно спасать! Долго ей пришлось уговаривать пострадавшую, что в доме нет никаких детей и женщине только все показалось. Наконец, та ушла, а нам для безопасности пришлось несколько дней стрелять проволочными скобликами по целям из резинки, вытянутой из трусов. Моя мама была сторонником коллективного воспитания и иногда, к счастью, редко, она говорила мне: «Хватит быть кустарём-одиночкой!» — и отводила меня в детский сад. Это случалось обычно весной или ранним летом. Она одевала меня в короткие штанишки с лямками наперекрест и рубашку с короткими рукавами. В восемь часов утра мы отправлялись в путь. Мне всегда было холодно, но мама говорила, что ножки и ручки обязательно должны загорать. Они у меня становились синими, пока мы добирались до сада. Там я попадал в руки воспитательницы, и мама быстро уходила. Зато самой большой радостью в жизни было, когда в конце дня за мной приходили! Ради этих минут стоило помучиться день в саду! Забирая меня, мать слышала, и я тоже, что я не очень активный, плохо вылепил из глины, плохо ел, плохо спал и совсем не умею играть с детьми в песочнице. Песочницу я запомнил, потому что мне понравилась одна девочка, но нашу дружбу и разрушила эта песочница! Играя в ней, я увидел у девочки, сидящей на корточках, какой-то противный разрез между ног, и сразу потерял к девочке всякий интерес! Мне даже больше стала нравиться воспитательница, больших размеров, с родимым пятном, покрытым волосами на щеке. Особенно было приятно, когда я плохо рисовал и она своей рукой водила мою по листу, и я доставал своим плечом её грудь! Конечно, она не могла подозревать, что становилась объектом желаний. Хотя, кто знает?! Интересно было бы с ней сейчас поговорить об этом! Ещё интересным было в детском саду, как нас сажали на ночные горшочки в две шеренги друг против друга, независимо от пола! Особенно стыдливые девочки старались натянуть платья на горшок, спрятать его, вроде бы сидят на камушке!