Приключения полковника Дэниела Буна - [2]

Шрифт
Интервал

Мы не пребывали в праздности, но каждый день охотились и построили хижину, чтобы защититься от зимних бурь. Зимой нас никто не тревожил, и первого мая 1770 года мой брат вернулся домой за новыми лошадьми и снаряжением, оставив меня одного, без хлеба, соли и сахара, даже без моих безмолвных товарищей – лошади и собаки. Признаюсь, я никогда прежде не испытывал такой величайшей необходимости в философии и стойкости. Гнетущие образы возлюбленной жены и семьи, которые тревожились из-за моего отсутствия и сложившегося положения, вставали перед моим взором. Тысячи ужасных предчувствий рождались в моём уме и, несомненно, склонили бы меня к меланхолии, если бы я потворствовал им и дальше.

Однажды я предпринял обход окрестностей, и разнообразие и красоты природы, которые я встретил в это чарующее время года, изгнали все угрюмые и досадные мысли. Ближе к исходу дня лёгкий ветерок прекратился и предоставил местность полнейшему спокойствию. Ни один лист не колыхался. Я достиг вершины горного хребта и, оглядевшись, с изумлённым восхищением узрел внизу бескрайнюю равнину, прелестнейший уголок земли. На другой стороне я видел знаменитую реку Огайо, которая с молчаливым достоинством катила свои волны и с непостижимой грандиозностью отмечала западную границу Кентукки. Вдали я видел горы, которые своими древними выступами пронизали облака. Всё было тихо. Я развёл костёр возле ручья с пресной водой и поужинал филе оленя, убитого мною несколько часов назад. Скоро мрачные ночные призраки захватили весь небосклон, и земля, казалось, задыхалась в парившей влажности. Дневная прогулка утомила моё тело и отвлекла моё воображение. Я лёг спать и не просыпался, пока солнце не рассеяло тьму. Я продолжил обход и за несколько дней исследовал значительную часть окрестностей, каждый день наслаждаясь так же, как в первый. Я вернулся в свой старый лагерь, который в моё отсутствие никто не потревожил. Я не всегда оставался в нём и часто спал в густом тростнике, надеясь избежать дикарей, которые, думаю, часто посещали лагерь, но, к счастью, в моё отсутствие. В таком положении я постоянно рисковал быть убитым. Сколь печально такое положение для человека, мучимого страхом, поскольку страх напрасен, если опасности нет, а если опасность есть, то он только умножает боль. На моё счастье, я был лишен этого досаждающего чувства, хотя у меня были величайшие причины подпасть под его влияние. В ночные часы меня занимали крадущиеся волки с их беспрестанным воем, а днём в этих обширных лесах перед моим взором всегда были всевозможные виды животных.

Я был окружён изобилием в самой гуще нужды. Я был счастлив в гуще опасностей и беспокойств. При таком разнообразии я просто не мог впасть в меланхолию. Никакие населённые города с их торговлей и величественными сооружениями не могли доставить мне такого удовольствия, как красоты природы, которые я здесь находил.

Так, в непрерывных лесных удовольствиях я провёл время до 27-го июля, когда, к своему великому блаженству, я встретился с братом в нашем старом лагере, как мы и договаривались. Скоро мы решили, что оставаться здесь дольше небезопасно, и покинули это место. Мы отправились на реку Камберленд и исследовали эту часть страны до марта 1771 года, дав названия многим водным источникам.

Вскоре я вернулся домой, к своей семье. Я был полон решимости как можно скорее взять их собой, чтобы вместе жить в Кентукки, который, несмотря на риск для моей жизни и моего достатка, я считал вторым раем.

Я в целости вернулся в своё старое жилище и нашёл семью в благополучии. Я продал свою ферму на Ядкине и всё имущество, которое не мог увезти с собой. Двадцать пятого сентября 1773 года мы простились с друзьями и отправились в путь до Кентукки вместе с пятью другими семьями и с полусотней людей, которые присоединились к нам в Долине Пауэлла, что в ста пятидесяти милях от заселённой ныне части Кентукки. Это многообещающее начало было омрачено тенью невзгод, поскольку десятого октября на нашу компанию напали индейцы, которые убили одного человека и ранили ещё шестерых. Среди тех, кто пал в этой стычке, был и мой старший сын. Хотя мы защищались и отбили неприятеля, всё же он рассеял наш скот, вверг нас в крайние затруднения и так устрашил всю компанию, что мы отступили на пятьдесят миль, к поселению на реке Клинч. Мы проследовали мимо двух гор, а именно Пауэлла и Уолдена, и приближались к Камберлендским горам, где нас постигла неудача. Эти горы находятся в диких местах между старыми поселениями Виргинии и Кентукки, тянутся с юго-запада на северо-восток, отличаются длиной и шириной и стоят очень плотно. Природа сотворила в них проходы, которые менее сложны, чем можно ожидать, глядя на столь высокие кручи. Наружность этих гор столь дика и отвратительна, что невозможно смотреть на них без ужаса. Наблюдатель может вообразить, что некогда природа страдала здесь от жестоких судорог и что это останки страшного потрясения; руины, но не Персеполя или Пальмиры, а всего мира!

Я оставался со своей семьёй на Клинче до шестого июня 1774 года. Губернатор Виргинии Данмор попросил меня и Майкла Стоунера пойти к Водопадам Огайо и вывести оттуда землемеров, которых губернатор отправил туда несколько месяцев назад. В то время эта страна привлекала внимание многих искателей приключений. Мы тотчас отозвались на просьбу губернатора и отправились к землемерам, пройдя восьмисотмильный путь со многими трудностями за шестьдесят два дня.


Рекомендуем почитать
История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 10

«Как раз у дверей дома мы встречаем двух сестер, которые входят с видом скорее спокойным, чем грустным. Я вижу двух красавиц, которые меня удивляют, но более всего меня поражает одна из них, которая делает мне реверанс:– Это г-н шевалье Де Сейигальт?– Да, мадемуазель, очень огорчен вашим несчастьем.– Не окажете ли честь снова подняться к нам?– У меня неотложное дело…».


История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 5

«Я увидел на холме в пятидесяти шагах от меня пастуха, сопровождавшего стадо из десяти-двенадцати овец, и обратился к нему, чтобы узнать интересующие меня сведения. Я спросил у него, как называется эта деревня, и он ответил, что я нахожусь в Валь-де-Пьядене, что меня удивило из-за длины пути, который я проделал. Я спроси, как зовут хозяев пяти-шести домов, видневшихся вблизи, и обнаружил, что все те, кого он мне назвал, мне знакомы, но я не могу к ним зайти, чтобы не навлечь на них своим появлением неприятности.


Борис Львович Розинг - основоположник электронного телевидения

Изучение истории телевидения показывает, что важнейшие идеи и открытия, составляющие основу современной телевизионной техники, принадлежат представителям нашей великой Родины. Первое место среди них занимает талантливый русский ученый Борис Львович Розинг, положивший своими работами начало развитию электронного телевидения. В основе его лежит идея использования безынерционного электронного луча для развертки изображений, выдвинутая ученым более 50 лет назад, когда сама электроника была еще в зачаточном состоянии.Выдающаяся роль Б.


Главный инженер. Жизнь и работа в СССР и в России. (Техника и политика. Радости и печали)

За многие десятилетия жизни автору довелось пережить немало интересных событий, общаться с большим количеством людей, от рабочих до министров, побывать на промышленных предприятиях и организациях во всех уголках СССР, от Калининграда до Камчатки, от Мурманска до Еревана и Алма-Аты, работать во всех возможных должностях: от лаборанта до профессора и заведующего кафедрами, заместителя директора ЦНИИ по научной работе, главного инженера, научного руководителя Совета экономического и социального развития Московского района г.


Освобождение "Звезды"

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Воспоминания о Евгении Шварце

Ни один писатель не может быть равнодушен к славе. «Помню, зашел у нас со Шварцем как-то разговор о славе, — вспоминал Л. Пантелеев, — и я сказал, что никогда не искал ее, что она, вероятно, только мешала бы мне. „Ах, что ты! Что ты! — воскликнул Евгений Львович с какой-то застенчивой и вместе с тем восторженной улыбкой. — Как ты можешь так говорить! Что может быть прекраснее… Слава!!!“».