Приключения майора Звягина. Роман воспитания - [9]

Звягин оделся, взял радедорм и спустился на четвертый этаж.

— Ты куда ночью ломишься, хулиган! — вознегодовала Жихарева, открывая. — Круглые сутки покоя от вас нет!

— Снотворное принес, — невозмутимо сказал Звягин.

Старуха взяла таблетки и запустила по лестнице.

— Сам травись, — пожелала она.

Положение стало невыносимым. Ефросинья Ивановна прибегла к анонимкам. Вряд ли она была знакома с историей европейской дипломатии, но тезис: «Клевещите, клевещите, — что-нибудь да останется», — был ей вполне близок. Техник-смотритель из жэка предъявила открытку с жалобой. Апофеозом явился визит участкового инспектора — он извинился, сказал про обязанности: проверить поступивший сигнал… Эту склочницу давно знает. Помирились бы, а…

— Но как?!

Жена сдалась: меняем квартиру. Звягин возражал: вид на Фонтанку, и вообще — что за ерунда. Семейный совет постановил попробовать мирные средства наведения контактов. Стали пробовать.

— Ефросинья Ивановна, вам в магазине ничего не надо? — обратилась Ирина, смиряя самолюбие и преодолевая дрожь в душе.

Ответ гласил, что многое надо, не ваше дело, некоторые не так богаты, однако в подачках хамов не нуждаются, грох дверьми!

Седьмого ноября Звягин с цветами двинулся поздравлять ее.

Ефросинья Ивановна растерялась. Цветы ей за последние сорок лет дарили один раз — когда провожали на пенсию.

— Спасибо, — тихо пробурчала она, глядя в сторону.

Звягин поцеловал ее в пахнущую мылом морщинистую щеку и пригласил в гости.

Жихарева вспотела. В ней происходила отчаянная борьба, которую моралист назвал бы борьбой добра и зла, а психолог — борьбой между самолюбием и потребностью в общении. Самолюбие победило.

— Нет, — сухо сказала она, с трудом превозмогая себя., — Я уж у себя посижу, посмотрю телевизор.

Но глаза у нее были на мокром месте, и прощалась она со Звягиным не без ласковой приязни.

Так и хочется закончить, что с этого момента наступил перелом, добро возобладало, и соседи превратились в лучших друзей. Такое тоже бывает. Но, видимо, не в столь запущенном случае…

Перемирие длилось неделю — а потом все началось сызнова: на больший срок, к сожалению, растроганности Ефросиньи Ивановны не хватило, и застарелая привычка, давно превратившаяся из второй натуры в натуру первую, взяла верх.

Нет ни необходимости, ни возможности перечислять все те ухищрения, с помощью которых можно вконец отравить существование ближним. Ефросинья Ивановна владела полным арсеналом с искусством профессионала. Неизбежный кризис назрел.

— Не судиться же, в самом деле, с несчастной старухой, — сказал Звягин. — Одинока она, вот и мучится.

— Но почему мы должны мучиться из-за нее? — справедливо возразила жена. Ее нервы сдали.

— А тебе ее совсем не жалко?

— А меня тебе не жалко?.. — не выдержала она.

Звягин подтянул галстук, накинул пиджак и пошел по соседям.

В этот вечер он многое услышал от Марии Аркадьевны и Сенькиной из десятой квартиры — двоих из тех, кто в цвете молодости, сожженной войной, пережил здесь блокаду — санитаркой, телефонисткой, зенитчицей, токарем, или в первое послевоенное время, полное тягот и надежд, приехал из разных краев работать и искать свою долю в прославленном и прекрасном городе, обедневшем людьми.

И он узнал в этот вечер, что родители Жихаревой умерли в блокаду, муж и брат погибли на фронте, а трехлетнего сына эвакуировали через ладожскую Дорогу жизни на Большую землю, но колонну бомбили, и их машина ушла под лед… Помнили время, когда молодая Фрося была веселой и заводной, не найти никого приветливее, — а после войны это был уже совершенно другой человек, замкнутый и скорый на злость. А как вышла на пенсию — тут просто спасу от нее не стало. Ее жалели — но для жалости требуется дистанция, потому что когда человек ежечасно отравляет тебе жизнь, жалость как-то иссякает и уступает место злости, в чем проявляется, видимо, инстинкт самосохранения.

Звягин вернулся в полночь задумчив, налил ледяного молока в высокий желтый стакан, кинул туда соломинку и застучал пальцами «Турецкий марш»: ловил смутную мысль, принимал решение.

— Ведь она нам просто-напросто смертельно завидует, что у нас все в порядке, — проговорил он. — Больно ей…

— А что делать? — безнадежно спросила жена.

— Чтоб не завидовала… — был неопределенный ответ.

— Ты предлагаешь мне овдоветь? — съязвила она.

Ночной разговор в спальне был долог. Подытожил его Звягин философской фразой:

— У нас есть только один способ стать счастливыми — сделать счастливым другого человека.

После чего выключил торшер и мгновенно заснул.

Сутки на «скорой» выдались удивительно спокойные, все больше гоняли чаи на подстанции. Посмеиваясь, Звягин обсуждал с Джахадзе, как искать пропавшего человека. «Обратиться в милицию». — «Милиция ответит, что такого нигде нет…»

Наутро после дежурства он входил в высокие створчатые двери Музея истории Ленинграда.

Завотделом истории блокады, огненноглазый бородач, пригласил его в крохотный кабинетик и уловил суть дела сразу:.

— Мы вам помочь ничем не сможем. Вот телефоны городского архива, фамилия завсектором блокады — Криница, сейчас я ей позвоню, что вы от нас.

Он обнадежил Звягина: случаи, когда считавшиеся погибшими люди обнаруживаются через десятки лет после войны, бывают много чаще, чем обычно думают: «Ведь десятки миллионов судеб перепутались!..» Взглянул на часы и побежал в экспозицию.