Приключения Конан Дойла - [142]

В итоге они серьезно поспорили обо всем, в частности о сеансе, и это сильно подорвало их дружбу. Дойл говорил, что они из искреннего сострадания хотели дать сыну возможность пообщаться с матерью, как-то утешить его и примирить с утратой; что сам Гудини был поражен, впечатлен и тронут. Гудини же уверял, что сохранял полную невозмутимость и все его надежды ощутить присутствие матери никоим образом не оправдались.

Гудини не стал говорить Дойлу, что мать его изъяснялась на ломаном английском, а уж писать и вовсе не умела. Кроме того, так совпало, что тот день, 17 июня, был днем ее рождения, и Гудини был уверен — она не забыла бы об этом упомянуть. Ну и наконец, он недоумевал, почему на каждом листе леди Дойл рисовала крест: ведь мать его была иудейского вероисповедания, и уж что-что, а крест тут был ни при чем.

Для Гудини сеанс явился окончательным подтверждением того, что спиритуализм — сплошной обман. Разумеется, он вовсе не считал, что Дойлы намеренно вводили его в заблуждение — просто сами они заблуждались. И потому он ничего не возразил — из уважения к хозяину и нежелания расстраивать леди Дойл. После того вечера они еще несколько раз встречались в Нью-Йорке на обедах и в театре, а 24 июня иллюзионист поднялся на борт лайнера “Адриатика”, чтобы попрощаться с семейством Дойлов.

Несколько месяцев Гудини не распространялся о том, что произошло в Атлантик-Сити. Но хотя ему и не хотелось предавать друзей, все же он не желал, чтобы люди думали, будто он и впрямь вступил в общение с матерью, тем более что в каком-то смысле он расценивал это как насмешку над ее памятью и своими сыновьними чувствами. И 30 октября 1922 года в “Нью-Йорк сан” вышла его статья, где он сообщал, что никакого контакта не было, что он испытывал ту же горечь и одиночество, как и всегда после смерти матери. Написал Гудини и о том, что его изумила, так сказать, лингвистическая сторона дела.

Дойл был возмущен, он счел статью предательской и оскорбительной по отношению к Джин. Гудини получил от него весьма резкое письмо. С точки зрения Дойла, не имело ни малейшего значения, что мать Гудини была безграмотна, — ведь она лишь передавала сообщение, а писала-то леди Дойл. (Несколько нелогично, ибо суть “автоматического письма” в том и заключается, что рукой медиума водит дух.) Впрочем, он объяснил Гудини, что духи постоянно повышают свой образовательный уровень, и его мать могла как следует подучить английский на том свете. Он полагал, что Гудини проявил себя человеком узколобым и неблагодарным, страдающим, как он выразился, “комплексом маго-Гудинитис”. Они еще какое-то время обменивались письмами, полемизировали в прессе, и, несмотря на охлаждение отношений, сумели сохранить видимость дружбы.

Турне Дойла по Штатам вновь пробудило там интерес к спиритуализму, и в декабре 1922 года весьма уважаемый “Американский научный журнал” предложил 2500 долларов тому, кто сумеет продемонстрировать настоящий психический феномен при условии строжайшего контроля экспертной комиссии, а еще 2500 тому, кто совершит материализацию. Одним из экспертов был Гудини, чтобы “гарантировать зрителям отсутствие каких-либо трюков”.

Конан Дойл был до крайности недоволен и самим конкурсом, и участием Гудини. Он писал Орсону Мунну, редактору “Американского научного журнала”, что денежный интерес “привлечет мошенников со всей страны”, а в письме к Гудини поинтересовался, о какой непредвзятости может идти речь, если всем известно его скептическое отношение к спиритуализму. “Боюсь, что ваши недавние высказывания не только отпугнут любого порядочного медиума — ведь они люди, а не бесчувственные машины, — но и вообще сделают появление духов невозможным, поскольку они тоже не любят атмосферы враждебности”.

Среди прочих участие в конкурсе решила принять и некая Марджери, с которой Дойл познакомился в Бостоне. На самом деле ее звали Мина Крэндон. Она была красавица, и несмотря на то, что была замужем за преуспевающим бостонским хирургом Лероем Годдардом Крэндоном, у нее не было недостатка в поклонниках, считавших ее величайшим в истории медиумом. Известность ее носила весьма скандальный характер: поговаривали, что на ее сеансах творится черт-те что и нередко она является на них полностью обнаженной. Проводником ей в потусторонний мир служил ее брат Уолтер, пожарный, погибший в 1911 году в железнодорожной катастрофе. Для материализации его духа она использовала эктоплазму из вагины, а на столе хранила восковой отпечаток его большого пальца, снятый на одном из сеансов.

Гудини почти сразу заподозрил обман и, обедая с Дойлом в Нью-Йорке, подробно объяснил, с помощью каких ухищрений Марджери добивается эффекта, но тот упорно отказывался признать, что дело нечисто.

Летом 1924 года Марджери встретилась с членами экспертной комиссии и произвела на всех приятное впечатление, исключая только Гудини, по-прежнему исполненного насмешливого скепсиса. Мистер Крэндон написал Дойлу, что “война будет продолжаться до победного конца”, Гудини будет повержен, а Марджери сумеет доказать — она лучший на свете медиум. Столь воинственные настроения мало согласуются с тем, как Конан Дойл описывал Крэндонов: “самые терпеливые и всепрощающие люди… веселые, с добрым юмором”.