Приключения Конан Дойла - [132]

У серьезных спиритуалистов это описание не вызвало никакого восторга, они сетовали, что “тот” мир у Дойла очень уж похож на жизнь в богатом лондонском пригороде: “Все прелестно, мирно… прекрасные сады, чудесные цветы, зеленые рощи, прозрачные пруды и очаровательные домашние животные”.

Но если спиритуалистов Дойл раздражал, то священников просто бесил. И тем, что провозглашал движение “новой религией”, наследующей христианству, и тем, что критиковал Библию, а в особенности Ветхий Завет: “документ, защищающий избиение, потворствующий многоженству, одобряющий рабство и призывающий сжигать так называемых ведьм”.

В итоге католическая церковь сочла, что Дойл “утратил душевное равновесие”, вероятно под влиянием злых сил. Правоверные католики были убеждены, что Дойл — величайший грешник, отдавший душу дьяволу. Его упрекали в попрании всех норм морали и нравственности, в том, что он способствует духовному падению нации.

В ответ он защищался, горячо и искренне. Он, безусловно, подкупал аудиторию страстностью и убежденностью. Как сказал один критик: “Он говорит с пророческим одушевлением, с глубочайшей уверенностью человека, который убедил сам себя, будто вся его прежняя жизнь была лишь заблуждением”. А что касается многочисленных фактов жульничества среди медиумов, то Дойл легко их признавал: “Обман? Разумеется, обман. Можно написать об этом целый том. Но этот обман обусловлен тем, как неразумно мы обращаемся с медиумами. Они получили самый чудесный и тонкий дар из всех даров Господа, а мы вынуждаем их зарабатывать на жизнь с его помощью”.

Множество поклонников Дойла — автора шедевров о Шерлоке Холмсе — горько сожалели о том, что он превратился в “проповедника”. И многие критики тоже. “Как грустно, что сегодняшний Артур Конан Дойл — спиритуалист — объявил непримиримую войну самому себе, автору превосходных детективов… Сегодня он, увы, есть полная противоположность своему герою. Там, где царил блестящий ум, теперь торжествует вульгарный, заурядный мистицизм… Помнится, когда милый Ватсон нес очевидную чушь, Холмс саркастически окорачивал его: “Право же, дорогой Ватсон…” Неужели сейчас не найдется никого, кто так же спокойно и по-дружески вернул бы самого автора к здравому смыслу? Он, похоже, очень в этом нуждается”.

Дойл равнодушно относился к потоку бранных писем, приходивших на его имя в Уиндлшем, оставляя их без ответа, но одно письмо его “тронуло”. Писал лорд Альфред Дуглас, бывший любовник Оскара Уайльда, а ныне истовый католик: “Сэр, вы отвратительное чудовище, чудовищно ваше окарикатуривание Христа. Самое разумное обращение с вами и вам подобными — как с лошадьми, хлыстом”. Дуглас обвинял Дойла в том, что при помощи спиритуализма он зарабатывает себе славу и деньги так же успешно, как при помощи “своего идиотического Холмса”. Дойл ответил ему немедленно: “Сэр, ваше письмо очень меня порадовало. И напротив того, именно ваше одобрение могло бы меня озадачить”.

Уиндлшем превратился в настоящее поместье, с обширным штатом прислуги. Дворецкий, повар, пять горничных, два садовника, шофер и мальчик — чистильщик обуви, который порой исполнял роль средневекового пажа в зеленой ливрее и круглой шапочке — господам угодно было развлекаться. Садовники помогали шоферам парковаться, а затем обслуга собиралась в кухне и коротала там время. В ежевечерние обязанности служанок входила и такая: следить, чтобы собаки в вечернюю кормежку получали бренди, чтобы спали спокойно и не гавкали попусту.

Дети, разумеется, были под надзором. Но это было отнюдь не то викторианское воспитание, которое получили Мэри и Кингсли. Дэнис и Адриан, одиннадцати и девяти лет, уговорили прислугу участвовать в их играх в саду. Но при этом все должно быть “по-настоящему”: мальчики позаимствовали у отца револьвер времен Бурской войны, и, разумеется, в какой-то момент он выстрелил. “Мы все были потрясены, включая мальчиков, — сказал потом садовник Джеймс Пейн. — Сэр Артур выбежал из дома очень разгневанный, отобрал оружие у детей и велел им немедленно идти в дом. Он сразу же извинился за их поведение, а вскоре и сами они вышли с извинениями”. Это, однако же, не помешало им уговорить Роджера, сына садовника, установить в саду мишень, по которой они палили из винтовки. И когда они прострелили ему руку, никто не удивился.

Дочь Дойла Джин вспоминала, что отец проводил с ними много времени в саду, разделяя их игры. Одно из самых ее ранних воспоминаний: она играет на полу в отцовском кабинете и слышит, как поскрипывает его перо. Однако его общение с мертвыми мешало ему заботиться о живых. Врач-офтальмолог, осматривавший Джин, был изумлен, что ее отец, сам профессиональный медик, не обратил внимания, что дочь сильно близорука. “Помню, меня до глубины души потрясло, что м-р Шерлок Холмс только теперь заметил то, что было бы очевидно любому стороннему наблюдателю: девочка слепа, как летучая мышка…”

Спиритические сеансы стали обычным делом в Уиндлшеме. Они проходили в бывшей детской, рядом с бильярдной, за закрытыми дверями. Прислуге было запрещено беспокоить собравшихся и не звать хозяев к телефону. За год, по подсчетам Дойла, из 70-ти попыток ему удалось присутствовать при 60 “успешных контактах”. Во время одного из них материализовался Кингсли, положил тяжелую руку на плечо отца и сказал, что счастлив. В другой раз Иннес произнес несколько слов на датском, родном языке своей жены. В письме, опубликованном в “Таймс”, Дойл утверждал: “Прибегнув к услугам добровольного медиума, я — и это не вызывает ни малейших сомнений — говорил с сыном, братом, племянником и некоторыми близкими покойными друзьями. Всякий раз тому было несколько свидетелей”.