Приключения капитана Кузнецова - [41]

Потолок выложил накатом из бревен, застлал сверху мхом и засыпал землей сантиметров в пятнадцать толщиной. На подходившей к землянке рытвине сделал глинобитную перемычку с валунами и щебенкой и прокопал отводную канаву вокруг землянки. Все земляные работы выполнял деревянной лопатой, сделанной перочинным ножом из кедровой слеги.

Из всей восьмиметровой длины грота четыре метра ушло под землянку, а оставшаяся часть составила проход в виде непокрытого коридора.

Что касается постели, то не составляло большого труда сшить матрасовку и наволочку подушки из ткани парашюта, набить матрац сухим мхом, а подушку — пухом из султанов рогоза. Одеялом служила пока что шкура косули.

И хотя постройка землянки отнимала много времени, я каждый день перед заходом солнца один-два часа занимался заготовкой корневищ сусака и рогоза, отмывал их в речке, развешивал для просушки или закладывал на хранение в вырытую в стене коридора нишу. Кроме того, по берегам речки собирал принесенные водой и высохшие за лето обломки деревьев и складывал их поленницей в коридоре. При сборе дров я всегда рассматривал гладко отшлифованные куски дерева, стараясь найти на них следы рук человека. Но ни одна палка не сказала мне, что вверх по речке живут или когда-то жили люди. Поэтому каждый сбор дров приносил огорчение.

Мне когда-то приходилось слышать рассказы, что в Голландии дикие утки совсем не дикие. Они ходят не боясь, около людей, как голуби в Москве на Красной площади или у Большого Театра. Я, конечно, не верил этим рассказам, но здесь убедился в их правдивости. Только в первые дни при моем приближении к речке утки с шумом поднимались в воздух и куда-то улетали. Потом, поднявшись, они стали садиться где-нибудь недалеко, у меня на виду, а спустя еще несколько дней не стали взлетать вовсе и просто перестали обращать внимание на мое присутствие.

Однажды мне вздумалось пошутить, но шутка не удалась. Наблюдая за крупными стайками уток, искавших в воде пищу и не обращавших на меня внимание, я вскинул палку и прицелился в стайку, как из ружья. И вдруг захлопали крылья, веерами забрызгала вода, и сотни уток заметались в воздухе. Они долго не могли успокоиться, расселись где-то далеко от землянки и только на третий день забыли эту шутку.

Мне стало совестно перед пернатыми, хотелось хоть чем-нибудь загладить свою вину. Ведь не мало из них прилетели сюда со свинцовой дробью в теле, чтобы в этом богатом и тихом краю вырастить своих детенышей. А сколько их не долетело сюда весною, свалившись от выстрела охотника, окрасив утреннюю гладь озера или речки своей кровью. И многим ли удастся долететь до южных районов, чтобы переждать там период, когда на родине свирепствует лютая сибирская зима…

Вчера вечером с севера подул упругий и холодный, пахнущий сибирскою зимою ветер. Всколыхнулась и тревожно зашумела тайга. Где-то каркнул ворон и умолк. Утки, присмиревшие и настороженные, сбились в плотные стайки, зашипели, закрякали на разные лады. За высокие темно-серые облака на западе, словно прощаясь с миром земли, спряталось карминовое солнце. Долго не угасала лилово- пурпурная мантия зари. На сердце легла гнетущая тоска по бесполезно прошедшему для меня золотому лету. Чтобы быстрее забыть одиночество, пораньше лег в постель, но удалось уснуть только далеко за полночь.

Утром за дверью землянки на меня глянула неуютная и пустая, черная, как деготь, речка. Из-за зубчатых вершин тайги украдкой, без зари, вышло бледное солнце. Оглянув мельком молчаливую землю, оно обиженно спряталось за серую муть облаков, низко нависших над землею. На еще зеленеющий, но окоченевший луг, на зелень хвои сосен и елей посыпался упрямый густой снег. Так без осени и слякоти пришла длинная северная зима.

И кажется, только белки обрадовались непрошенной гостье. Они, пушистые и серые, до позднего вечера копошились в кронах сухостойной осенней тайги, прыгали и кувыркались, догоняя друг друга, а то и просто, схватив зубками кончик метелочки собственного хвоста, кружились на месте. Вот одна оступилась и серебряным клубочком упала на землю. Разобьется!.. Но нет. Она только слегка, как опытный парашютист, коснулась лапками белой перины свежего снега, прыгнула к дереву и пулей взлетела вверх к собратьям.

Восьмого октября на рассвете ухожу к старому шалашу за имуществом и продуктами. Пока снега мало, а морозы лютуют далеко в тундре, надо перетащить все необходимое на новое место. День выдался холодный и серый, но снегопад прекратился, и идти было не трудно. По зарубкам и кострищам без груза продвигался быстрее и без особых приключений добрался до соленого водоема за два дня. Знакомые места встретили по-родному, но и в этом обжитом мною крае было одиноко и уныло.

Обратно я нес колбасу и остаток копченой медвежатины, орехи и сушеные ягоды. Идти стало тяжелее, но приходилось спешить, так как в шалаше осталось еще груза не меньше, чем на два похода: сушеные грибы и медвежья шкура, туески с соленой черемшой и копченая рыба, мука из корневищ и золото.

На фоне непривычной синеватой снежной белизны то справа, то слева зеленеют островки чешуйчатых восковых листочков брусники. Словно застывшими каплями крови насмерть раннего лета они густо усыпаны алыми душистыми ягодами. Но нет времени останавливаться, полакомиться подношением вечнозеленой северной красавицы, и я осторожно обхожу ягодники сторонкой. Только вечером останавливался на отдых, а на рассвете опять шагал по знакомой проторенной тропке.