Приключения Гекльберри Финна [Издание 1942 г.] - [71]

Джима осыпали бранью, угостили двумя или тремя подзатыльниками, но бедняга не говорил ни слова и даже виду не показал, что знает меня. Его отвели в тот же самый сарай, где он жил прежде, нарядили в его собственное платье и опять посадили на цепь; только цепь привязали не к ножке кровати, а к большому столбу. Руки и ноги у него были тоже закованы в цепи. Кроме того, решили проморить его на хлебе и на воде до тех пор, покуда не явится его владелец или покуда он не будет продан с аукциона. Яму нашу зарыли и пообещали, что каждую ночь сарай будут сторожить два фермера с ружьями, а днем у двери будет привязан бульдог. Затем, на прощанье, опять принялись ругать Джима, как вдруг явился старик-доктор.

— Не будьте к нему слишком суровы, — сказал он. — Джим не дурной негр. Придя к больному мальчику, я убедился, что не в состоянии вынуть пулю без посторонней помощи, а больной был в таком положении, что я не мог отлучиться и позвать кого-нибудь на подмогу; между тем мальчугану становилось все хуже да хуже, скоро он совсем потерял сознание, не подпускал меня близко, говоря, что если я срисую его плот, то он убьет меня, и тому подобные глупости, — я увидел, что мне одному с ним не справиться, и хотел пойти за помощью. Вдруг, откуда ни возьмись, является этот негр и предлагает помочь мне. И помог прекрасно. Разумеется, я сейчас же догадался, что это беглый негр. Каково положение! Мне пришлось сидеть там, не трогаясь с места, весь остаток дня и всю ночь. Приятно, доложу вам! У меня в городе несколько пациентов, больных лихорадкой, и мне, конечно, надо было навестить их, но я не решался, потому что негр мог убежать, и тогда меня обвинили бы в том, что я помогал беглецу. Так я и просидел на месте до самого рассвета. И скажу прямо, я еще не видывал негра такого верного, такого преданного, хотя ради спасения мальчика он рисковал своей свободой, да и, кроме того, измучен он был ужасно: вероятно, много работал за последнее время. Вот почему я полюбил этого негра. Скажу вам, джентльмены, такой негр стоит тысячи долларов — и ласкового обхождения вдобавок. Я захватил с собой все необходимое; мальчику было хорошо на плоту, как дома, может быть даже лучше, потому что там тихо, спокойно. Таким образом, я застрял на реке с ними двумя на руках, и пришлось мне просидеть вплоть до утренней зари. Тут проплыл мимо ялик. К счастью, негр сидел в это время на краю плота, опустив голову, и крепко спал. Я окликнул людей. Они тихонько подкрались, схватили его и связали, прежде чем он успел опомниться, так что все обошлось без хлопот. А мальчик был в забытьи. Мы обмотали весла тряпками, привязали плот к ялику и тихонько, бесшумно подтащили его к берегу. Негр не противился, не произнес ни единого слова. Он не дурной негр, джентльмены, вот мое мнение о нем.

— Признаюсь, все это очень похвально, доктор, — проговорил кто-то.

Остальные тоже смягчились немного. Я был от души благодарен старику-доктору за то, что он вступился за Джима; кроме того, я обрадовался, что его слова согласуются с моим собственным мнением о Джиме: с первого же раза, как я его увидел, я понял, что у него сердце доброе и что он хороший человек. Тут все согласились, что Джим поступил хорошо, что он заслуживает внимания и награды. Все обещали не бранить его больше.

Потом фермеры ушли и заперли его. Я надеялся, что они велят снять с него лишние цепи, потому что цепи были чертовски тяжелые, или что ему дадут по крайней мере мяса и овощей вместо сухого хлеба с водой, но никто об этом не подумал, а я рассудил, что мне не годится вмешиваться; лучше всего как-нибудь передать тете Салли рассказ доктора, лишь только минует буря, нависшая над моей головой. От меня, вероятно, потребуют объяснения, почему я скрыл, что «Сид» ранен. Но времени у меня было вдоволь. Тетя Салли день и ночь сидела у постели больного, а от дяди Сайласа я каждый раз ловко увертывался.

На следующее утро я услыхал, что Тому гораздо лучше и что тетя Салли пошла отдохнуть. Я прокрался в комнату больного, рассчитывая, что если он не спит, то мы можем столковаться вдвоем, вместе сочинить какую-нибудь выдумку и преподнести ее семейству. Но он спал мирным сном, очень бледный; лицо у него уже не пылало, как в первые дни болезни. Я присел, дожидаясь его пробуждения. Через полчаса тетя Салли вошла в комнату на цыпочках. Она велела мне не шуметь, сесть с ней рядом и шепнула мне, что теперь, слава богу, мы можем порадоваться: симптомы самые утешительные, больной уже давно так спит, ему, видимо, лучше, он гораздо спокойнее сегодня, — можно пари держать, что он проснется уже в полной памяти.

Немного погодя больной пошевелился, открыл глаза, оглянулся совершенно осмысленно и проговорил:

— Что это? Я дома! Как это случилось? Где плот?

— Все благополучно, не беспокойся, — отвечал я.

— А Джим?

— Все в порядке, — сказал я, но не мог придать своему голосу бодрого, веселого выражения. Том этого не заметил.

— Прекрасно! Великолепно! Теперь мы можем успокоиться! Ты рассказал тетушке?

Я хотел было сказать «да», но она вмешалась:

— О чем, Сид?

— Ну, конечно, о том, как мы все это дельце состряпали.