Приключения Филиппа в его странствованиях по свету - [12]

— Красоту мою это не испортитъ, говорила она.

И дѣйствительно, красота ея не испортилась. Болѣзнь очень милостиво обошлась съ ея скромнымъ личикомъ. Не знаю кто ей далъ ея прозваніе, но у ней былъ славный просторный домъ въ Торнгофской улицѣ, въ первомъ и во второмъ этажѣ жилъ художникъ; и противъ «Сестрицы» никто никогда не сказалъ дурного слова, потому-что въ комнаткѣ нижняго этажа вѣчно сидѣлъ ея отецъ, прихлёбывая грогъ. Её мы прозвали «Сестрицей», а отца ея «капитаномъ» — это былъ лѣнивый, хвастливый, добрый старикъ — капитанъ не слишкомъ почтенный и очень весёлый, хотя поведеніе дѣтей, говорилъ онъ, разбило его сердце.

Не знаю, сколько лѣтъ Сестрица исполняла эту должностъ, когда Филиппъ Фирминъ занемогъ скарлатиной; она сдѣлалась съ нимъ передъ самыми вакаціями, когда всѣ мальчики разъѣхались домой. Такъ-какъ отецъ Филя былъ въ отсутствіи, то послали за докторомъ Гуденофомъ, а тотъ прислалъ свою сидѣлку. Больному сдѣлалось хуже до такой степени даже, что доктора Фирмина вызвали съ острова Уайта и онъ пріѣхалъ въ одинъ вечеръ въ Грей-Фрайярсъ — Грей-Фрайярсъ, столь безмолвный нынѣ, столь шумный въ другое время отъ криковъ и толпы учениковъ въ саду.

Карета доктора Гуденофа стояла у дверей, когда подъѣхала карета доктора Фирмина.

— Каковъ мальчикъ?

— Ему было очень худо. Онъ бредилъ цѣлый день, болталъ и смѣялся какъ сумасшедшій, сказалъ слуга.

Отецъ побѣжалъ наверхъ.

Филь лежалъ въ большой комнатѣ, въ которой было много пустыхъ кроватей воспитанниковъ, разъѣхавшихся домой. Окна отворялись на Грей-Фрайярскій сквэръ. Гуденофъ услыхалъ какъ подъѣхала карета его собрата и вѣрно угадалъ, что пріѣхалъ отецъ Филя. Онъ вышелъ и встрѣтилъ Фирмина въ передней.

— Голова немножко разстроилась. Теперь лучше; онъ спокоенъ.

И докторъ прошепталъ другому доктору какъ онъ лечилъ больного.

Фирминъ тихо вошолъ къ больному, возлѣ котораго стояла Сестрица.

— Это кто? спросилъ Филь.

— Это я, милый, твой отецъ, сказалъ докторъ съ истинной нѣжностью въ голосѣ.

Сестрица вдругъ обернулась и грохнулась какъ камень возлѣ постели.

— Гнусный злодѣй! сказалъ Гуденофъ съ ругательствомъ и дѣлая шагъ вперёдъ. — Это былъ ты!

— Шш! Вспомните о больномъ, докторъ Гуденофъ, сказалъ другой врачъ.

Глава IV ЗНАТНАЯ СЕМЬЯ

Составили вы себѣ имѣніе о вопросѣ казаться и быть? Я говорю о томъ, что, положимъ, вы бѣдны; справедливо ли съ вашей стороны казаться богатымъ? Имѣютъ ли люди право принимать ложный видъ? Можно ли васъ оправдать, когда вы голодаете за обѣдомъ для того, чтобы держать экипажъ; когда вы ведёте такое роскошное хозяйство, что не можете помочь бѣдному родственнику, одѣваете вашихъ дочерей въ дорогіе наряды, потому-что онѣ знакомы съ дѣвушками, родители которыхъ вдвое богаче васъ? Иногда трудно сказать гдѣ кончается честная гордость и начинается лицемѣріе. Выставлять на показъ вашу бѣдность низко и раболѣпно, также гнусно, какъ нищему выпрашивать состраданіе, показывая свои язвы. Но выдавать себя за богатаго — роскошничать и мотать втрое болѣе за одинъ разъ, когда вы приглашаете вашихъ знакомыхъ, а остальные время глодать чорствый хлѣбъ и сидѣть при одной свѣчѣ — чего достойны люди, употребляющіе такой обманъ: похвалъ или розогъ? Иногда это благородная гордость, а иногда — низкое плутовство. Когда я вижу Евгенію съ ея милыми дѣтьми, опрятную, весёлую, не показывающую ни малѣйшей тѣни бѣдности, не произносящую ни малѣйшей жалобы, увѣряющую, что Скандерфильдъ, ея мужъ, обращается съ ней хорошо и добръ сердцемъ, и опровергающую, что онъ оставляетъ её и ея малютокъ въ нуждѣ — я восхищаюсь этой благородной ложью, уважаю чудное постоянство и терпѣливость, которая пренебрегаетъ состраданіемъ. Когда я сижу за столомъ бѣдной Іезавель, которая угощаетъ меня своей притворной добротой и своимъ жалкимъ великолѣпіемъ, я только сержусь на ея гостепріимство; и этотъ обѣдъ, гость и хозяинъ, всѣ вмѣстѣ фальшивы.

Обѣденный столъ Тальбота Туисдена великъ, а гости самые почотные. Тутъ всегда два-три важные барина и почтенная вдова обѣдающая въ знатныхъ домахъ. Буфетчикъ предлагаетъ вамъ вина; передъ мистриссъ Туисденъ лежитъ menu du diner, и читая его, вы, пожалуй, вообразите будто вы на хорошемъ обидѣ. А кушанья похожи на рубленую солонину. О, какъ уныло искрится это слабое шампанское! хересъ изъ трактира, бордоское кисло, портвейнъ вяжетъ ротъ! Я пробовалъ это все, говорю я вамъ. Это — поддѣльное вино, подложный обѣдъ, подложный пріёмъ, подложная весёлость между собравшимися гостями. Я чувствую, что эта женщина считаетъ котлетки, когда ихъ уносятъ со стола; можетъ быть она жадно смотритъ на ту, которую вы съ трудомъ стараетесь проглотить. Она пересчитала каждую свѣчку, при которой поваръ стряпалъ обѣдъ. Объ остаткахъ вина въ этихъ жалкихъ бутылкахъ буфетчикъ долженъ завтра дать отчотъ, если вы не принадлежите къ большому свѣту, Туисденъ съ женою считаютъ себя лучше васъ и серьёзно покровительствуютъ вамъ. Они думаютъ, что дѣлаютъ вамъ честь приглашая на эти отвратительные обѣды, на которые они съ важностью приглашаютъ самыхъ важныхъ людей. Я право встрѣчалъ тамъ Уинтона — знаменитаго Уинтона — дававшаго лучшіе обѣды на свѣтѣ (ахъ, какое занятіе для мущины!); и наблюдалъ за нимъ и примѣтилъ какое удивленіе овладѣло имъ, когда онъ отвѣдывалъ и отдавалъ лакею блюдо за блюдомъ, рюмку за рюмкой.