«Приключения, Фантастика» 1993 № 04 - [20]

— Да что же это такое! — Иван чувствовал, что ещё пять, десять минут боя, и ему ничто не поможет. Руки просто не смогут удерживать меча. Ведь он бьется, вращает этой пудовой железякой в режиме скоростной автоматической мельницы. Это сверхчеловеческие усилия! Это за пределами возможного!

Но он видел, как к нему, распихивая и расталкивая бородачей, пробивается сам одноглазый Балор. Надо сберечь силушки и для него. Иначе смерть!

— Я разорву тебя в клочья! — рычал приближающийся Балор. — Я насажу тебя на вот этот вертел… — он потрясал мечом, зажатым в левой руке, — и отобью вот этой колотушкой! — Он вздымал палицу. — А ну! Расступись!!!

Это шла Иванова смерть. Погибель его шла. Последние минутки наступали.

Иван чувствовал, что ноги подгибаются, что осталось совсем немного, что даже все знания тысячелетий, даже железная выдержка, выносливость, отрешенность… ничто не спасет его, всему есть пределы!

И вот в тот миг, когда Балор был уже рядом, на расстоянии вытянутого меча, когда его налитой кровью глаз пронзил Ивана насквозь… вдруг всё стихло и замерло. Свирепые, разъяренные схваткой бойцы пали на колени, раскрыв рты и закатив глаза. Балор упал последним, глаз его потух, руки уперлись костяшками в глину, спина безвольно прогнулась.

— Приказывай! — выдавил он вялым чужим голосом.

Всё это было настолько нереальным, что Ивану ни с того, ни с сего показалось, что он заснул и ему снится сказочный сон, или что его убили, и он уже на том свете, что там всё наоборот, но всё равно — это фантазии, наваждение, этого нет на самом деле.

Но он почти всё понял, когда оторвал глаза от Балора, коленопреклоненного и жалкого, от распростершегося ниц воинства и посмотрел на неё, Алену.

Она была выше всех, хотя стояла на том же самом месте. От неё исходило непонятное тёплое свечение. Иван только секундой позже понял — не от неё!

Нет! Алена держала в вытянутой руке красный светящийся Кристалл. Он был большой, просто огромный!

(продолжение следует)

Сергей Федин

Шестьдесят секунд до конца света

Все мы лишь снимся Господу…

Поэт

Где-то на пятой кружке все вокруг стало напоминать мне какой-то фантастический аквариум. Воздух в пивной сгустился от застывшего сигаретного дыма, пьяных выкриков посетителей и непередаваемого букета запахов, и в этом фиолетовом тумане медленно проплывали чьи-то опухшие морды, быстро, извиваясь, как угри, проносились официанты, раздвигая подносами захмелевшее пространство. Я сидел в самом центре расплывающегося мира, тщетно пытаясь сосредоточиться. Лицо этого человека, внезапно проявившееся передо мной, поразило меня именно своей отчетливостью. И еще, конечно, глаза. В них плавилось какое-то потусторонее безумство, отрезвляющее и завораживающее одновременно. С этой минуты я помню все до мельчайших деталей.

— Не помешаю? — Голос был глухим и чуть хриплым, доносящимся как из преисподней. И тут же (я даже не успел ответить) нервное лицо незнакомца исказилось в ужасную сатанинскую гримасу, глаза дико вспыхнули и он проскрежетал:

— До полуночи оставалось два часа! — Он зловеще захохотал. Я оцепенел от страшных неведомых предчувствий и не мог вымолвить ни слова. Но лицо незнакомца, подобно внезапно стихнувшему морю, уже вернулось в привычные очертания. Он улыбнулся и вопросительно посмотрел на меня. Я опомнился.

— Да, да, садитесь.

Он медленно опустился на продавленный стул, небрежно смахнув на пол маленькую запыленную вазу с увядшими цветами. Осколки брызнули во все стороны совершенно беззвучно в общем шуме, на сморщенные лютики тут же наступила чья-то тяжелая нога.

— Я хочу видеть ваше лицо без пошлых препятствий. Тем более, что это лицо будет последним, в которое будет глядеть жизнь на нашей паршивой планете.

— Вы сумасшедший? — я еще не терял надежды.

И опять его лицо как будто треснуло, и в искореженных судорогой чертах незнакомца я прочитал приговор.

— Как это было бы удобно для всех вас. — Он усмехнулся, лицо было опять спокойным. — Но я не сумасшедший, — он помедлил, как бы взвешивая мою душу на невидимых весах, — Я — гений. А ведь гениальность и безумство так похожи и одинаково ненормальны для обывателя, ибо заключаются в нарушении привычных аксиом. Разница в выборе.

— Какие аксиомы нарушили вы?

— Ну что ж, я объясню, но буду краток: у нас всех мало времени. Я держу этот мир за горло, и агония уже началась… Так вот. Вы когда-нибудь задумывались о снах? Да, да, о самых банальных земных снах и об их вторичной материальности? Вы обращали внимание на то, что всегда явно или неявно присутствуете в своих снах и являетесь там главным героем, более живым и реальным, чем все остальные? И это неудивительно: ведь ваш двойник отражает большую часть незаторможенного участка коры головного мозга. И всегда заметьте, — он придвинулся ко мне, его лихорадочный шепот давил на меня почти физически. — И всегда, заметьте, этот призрачный мир ваших сновидений погибает, мгновенно исчезает, как только вашему двойнику угрожает смерть. Вспомните, сколько раз вы просыпались, падая во сне в пропасть, или оттого, что вас кто-то душит и так далее. Для этих жалких и неполноценных теней, населяющих ваши сны, этих полуматериальных бледных копий людей, наступает конец света, как только одни из них, самый «реальный», погибает, и в тот же миг просыпаетесь вы, его прообраз, сверхсущество по сравнению с ним… — Он как то странно дернулся, длинные скрюченные пальцы рванули ворот рубашки. — И вот однажды, это было страшно давно — я еще учился в университете, мне пришло в голову, а что, если весь наш Мир только сон, кошмарный сон некоего высшего существа. Помните: «Тогда мир показался мне сном и поэзией божества; разноцветным дымом перед очами недовольного божества?»