Приключения Джейкоба Фейтфула - [17]

Меня вторично вызвали. Выслушивая мои ответы, судья просматривал протокол, очевидно, желая видеть, сходится ли то, что я говорю теперь, с моими прежними показаниями. Я пользовался каждым случаем, чтобы сказать несколько слов в пользу Марблса. Были вызваны и потерпевшие; многие узнали свою собственность среди груды арестованных вещей. Присяжные вынесли обвинительный приговор и Флемингу, и Марблсу, однако они просили снисхождения для Марблса. Судья встал, надел черную шапочку и сказал узникам:

— Вы, Уильям Флеминг, были судимы судом присяжных за хранение краденого добра и за покушение на убийство; вы признаны виновным после открытого беспристрастного судопроизводства. Но если бы даже вы избежали обвинения в этом случае, другие одинаковые преступления привели бы к строгому приговору. Вы не только сами виновны, но и вовлекали других лиц в преступную деятельность, и завершили ваши позорные деяния покушением на жизнь своего собрата. Вы оскорбили законы вашей родины и, согласно приговору, будете повешены. Пусть Господь в своей безграничной благости сжалится над вашей душой.

— Вы, Джон Марблс, — продолжал судья, — признали себя виновным. Из свидетельских показаний выяснилось, что, будучи виновны в укрывательстве, вы все же не закоренели в преступлении…

— Нет, нет, нет! — вскрикнул Марблс.

— И мне очень жаль, — добавил судья, — что человек, бывший честным, теперь оказался в таком унизительном положении. Тем не менее закон требует наказания; однако в то же время я надеюсь, что воззвание к милосердию нашего государя не окажется тщетным.

Узников увели из залы; начался новый процесс. М-р Драммонд и Домине проводили меня домой. Через неделю Флеминг был наказан; согласно приговору, Марблса осудили на вечную ссылку, однако, раньше чем он отплыл в изгнание, срок ссылки был уменьшен до семи лет.

Через несколько дней вернулась баржа. Я узнал об этом в солнечное утро, лежа в постели. Знакомый голос пел песню:

Светлы лучи и чисто небо.

Сладка роса на нежных лепестках.

— Эй, ты, Том, обезьяна, торопись, — прервав песню, проговорил кто-то.

Я вскочил, распахнул окно, слегка прикрытое изморозью, и увидел баржу, привязанную к пристани, увидел также доброе лицо старого Тома и широкую улыбку Тома младшего, который прыгал и дул себе на пальцы. Через минуту я был одет и пожимал руки моим товарищам по плаванию.

— Ну, Джейкоб, — сказал Том старший, — как тебе понравилось здание суда? Я только раз был там и не собираюсь идти вторично… Тогда судили Сэма Боулса, и без меня он погиб бы. Я тебе расскажу, как было дело. Присмотри-ка за завтраком, Том, в такое холодное утро стоит выпить чашку чая. Ну, марш.

— Да я тоже никогда не слыхал рассказа о Сэме Боулсе, — возразил Том.

— Так что же? Я хочу рассказать Джейкобу.

— Да я-то хочу послушать; итак, начинай, отец. Я помогу тебе. — Видите ли, Сэм Боулс…

— Мастер Том, убирайся и готовь завтрак.

— Нет, не пойду; если я не услышу истории, никто не получит чаю.

— Знаешь, Том, из тебя не выйдет ничего путного, пока тебе не отрежут обеих ног!

— Спасибо, отец, но я нахожу их очень полезными.

— Вот что, — предложил я, — не отложить ли историю до завтрака? Я пойду и помогу Тому приготовив его.

— Будь по-твоему, Джейкоб. Я думаю, нужно уступить Тому. Я сам избаловал его. По моей милости он любит рассказы; значит, я был глуп, что рассердился.

Он запел, потом прибавил:

— Я пойду на берег за приказаниями нашего хозяина. Дай-ка мне палку, мальчик: с дубинкой я увереннее пойду по доскам. Хороший стул должен иметь три ножки, знаете.

Старый Том ушел, скоро вернулся и принес шесть красных селедок.

— Поджарь-ка их, Том, — сказал он. — Джейкоб, что за человека я видел у хозяина? Старик с предлинным водорезом. Мы идем в Ширнес и должны высадить его в Гринвиче.

— Это Домине, — догадался я.

— Его имя начиналось с «д», но его зовут иначе.

— Добс?

— Да, что-то в этом роде; он будет нашим пассажиром, так как отправляется навестить больного друга.

Мы уселись завтракать, и старый Том, закусив, начал историю Сэма Боулса:

«Сэм Боулс, мой товарищ по палубе китобойного бота „Гренландец“, считался одним из наших лучших гарпунщиков. Такой спокойный, добрый, честный товарищ. У него была жена — красивый кусок мяса, но совсем не хорошая. Раз, когда мы собрались в новое плавание, она несколько недель прожила на палубе, потому что Сэм так и прилип к ней. В ожидании отплытия мы набирали экипаж — каждый день приходили новые матросы. Раз утром явился высокий, красивый малый и предложил свои услуги. Шкипер взял его. Я сошел в каюту; там был Сэм с женой. Я заметил, что к нам поступил замечательно красивый малый. Жена Сэма, которая, как все женщины, была немного любопытна, выглянула из люка, но скоро опустила голову, под каким-то предлогом прошла на нос, постояла там и, вернувшись, объявила, что пойдет на берег. Раньше было решено, что она останется на палубе до отплытия „Гренландца“. Сэм удивился и осердился; но она, к досаде Сэма, ушла. Вечером Боулс тоже пошел на берег, отыскал ее, и знаете ли, что сказала ему эта маленькая Изабелла? Она стала уверять мужа, что один из матросов обошелся с ней дерзко и что поэтому она не хочет больше оставаться на судне. Сэм разозлился и пожелал узнать, кто ее обидел, но она ласкалась к нему, наконец умаслила и отослала обратно. Так-то. Мы простояли еще три дня и отошли в Гринвич, где должны были взять капитана и отплыть в море, если ветер окажется благоприятным. Красивый высокий малый был с нами. Раз, когда Сэм сидел на своем ящике, хлебая суп, тот вынул очень красивый табачный кисет, сделанный из части брюшка тюленя, с белой, покрытой пятнышками шерстью.