Приключения бравого солдата Швейка в русском плену - [38]

– Тот первый – работник ничего, – сказал на это высокий мускулистый крестьянин, староста. – Но остальные ничего не умеют.

– А что значат полоски на его рукавах? – спрашивал он, показывая на нашивки на рукавах мундира Марека, обозначающие его чин в армии.

– Это студент, образованный человек, – ответил хозяин, – сам чиновник мне сказал, что это образованный. Да и так видно, что белоручка.

Староста взял косу у Марека и спросил его, коварно улыбаясь:

– Ты сено хорошо косить умеешь, да?

– Нет, не умею, – спокойно сказал Марек. – У нас траву машины косят.

– Видали птицу? – усмехнулся староста. – У них все машины. В Каргине в одном дворе есть пленный. Старший прикажет ему нарубить дров, а он: «Не умею, у нас машины». Я спросил там одного: «Дети есть?» И показываю ему, какого они роста. А он отвечает: «Имею три куска». Потом я спрашиваю: «Есть ли жена?» А он говорит, что жены нет и никогда не было. «А где же ты детей-то взял, германская морда?» – кричу я на него. А он только пожимает плечами и бормочет одно и то же: «У нас для этого машина, у нас машин много».

Сочувствие и одобрение зрителей вдохновило его. Он снова обратился к Мареку:

– А на лошади ездить умеешь? А сумеешь лошадей запрячь в тройку?

– Ничего я не знаю, – опять спокойно ответил Марек. – У нас ездят на автомобилях.

– Ну, вот видите, опять автомобили у них. Врёт, как собака! – торжественно заявил староста. – Парню двадцать лет – и на автомобиле ездил, а мне шестьдесят, а я его ещё никогда не видал. Эти австрийцы врут, как собаки!

Все захлопали в ладоши. Пленные, не все понимая, что он говорит, посматривали друг на друга. Староста выступил вперёд:

– Ну, а на гармонике играешь?

– Не играю, – безразлично отсек Марек. Староста вскипел. Он вытащил нож и, придерживая рукав Марека одной рукой, принялся отпарывать у него обе нашивки.

– Вот, образованный, у нас в Москве, у нас в России каждый батрак умнее тебя. А ещё войну с нами, глупцы, начали! Они, наверно, никогда и не слышали, что Россия даже Наполеона разбила! А тот человек был умный, как черт. Тот из Парижа в Москву на лошади доехал! Вот, учитесь у нас, голь перекатная, уму-разуму.

Староста, расставив ноги, размахнулся косою так широко, словно желая охватить весь земной шар, и начал косить траву так, что его коса свистела в воздухе. Целых пять минут он косил так богатырски, что пот лил с его лба; Швейк начал хлопать и кричать: «Браво, браво!»

– Что ты с ума сходишь? – дёрнул его за рукав Звержина, – То, что он тут показывает, я тоже могу. Вот смотри, – сказал он старосте, – вот как по-австрийски косят.

И легко, широкими взмахами он махал косой, и трава оставалась за ним высокими рядами.

– Ну, люди добрые, смотрите на пленных! – обиженно воскликнул староста. – Ты, Серёжка, возьми косу от этого бездельника, ну, да мы вам покажем!

Серёжка, двадцатилетний парень, взял косу у Швейка, а староста вырвал её из рук Марека и стал перед Звержиной.

– Ну, а теперь делай, что хочешь, покажи, что ты умеешь.

И он принялся косить так, словно от этого зависело спасение их жизни. Зрители восторженно подбодряли своих, Марек покрикивал на Звержину, чтобы тот не опозорился, а Швейк изо всех сил кричал: «Гип, гип, гип, ура!», чтобы поддержать настроение. И, идя с Мареком за косарями, он вспоминал:

– Вот это состязание, как у той Богумилы, когда там косил Вомачка из Воплана. На лугу он один косит, и завтрак ему приносит сам помещик из имения. Он смотрит, сколько Вомачка накосил. Тот косил хорошо, и он его только похваливал: «Хорошо, Вомачка, хорошо, но поспорю на десять литров пива, до вечера все тебе не покосить». А Вомачка на это: «Сударь, я спорю на двадцать литров, что до шести часов покошу все». А тот, уходя, говорит Вомачке: «Я вам пошлю сюда две бутылки заранее, чтобы вы набрались сил». Придя домой, он специально разбил градусник, вылил из него ртуть в пиво и послал это пиво с девочкой на обед Вомачке. Тот съел хлеб, выпил пиво и начинает опять косить. И вдруг чувствует боль и бежит за кусты. Бежит второй раз, бегает все время. Он догадался, что помещик что-то сделал, чтобы выиграть спор, что в пиво ему что-то подмешал, и тогда придумал такую штуку: он разделся донага и только сзади привязал рубаху, и косит во всю силу, не обращая внимания, что делается позади. В шесть часов помещик приезжает на бричке на луг, а Вомачка его уже встречает. На лугу ни одного стебля. «Ты выиграл, Вомачка, – говорит помещик – А что это ты делаешь?» – «Сударь мой, прошу снисхождения. Завтра можно будет сгребать все, что я покосил, а та, другая часть, пойдёт на удобрение. Видите ли, вся трава мною обгажена». Дал бы Бог, – вздохнул Швейк, – чтобы эти так спорили до самого вечера.

Но его молитва не исполнилась. Через два часа староста сложил косу и, глубоко вздыхая, сказал:

– Выдержал, сволочь такая. Такой ледащий, а русскому человеку с ним столько пришлось возиться.

Звержина победоносно улыбнулся, а Швейк, осмотрев луг, убедился, что его половина выкошена, и похвалил Звержину:

– Ишь, какой ты молодец. После обеда вызови на состязание ещё кого-нибудь.

В это время пришла Наташа и позвала их на обед, который она приготовила. Обед был плохой: в воде было сварено пшено, воду из которого она потом слила в миску, полила её из бутылки каким-то маслом, из ведра вынула хлеб, разрезала его на куски, на мешки положила ложки и сказала: