Приключения английского языка - [15]
История низвела некогда живой господствующий язык до уровня местного говора если и не для угнетенного населения, то определенно для людей, оказавшихся за пределами языка, измеряющего свою культуру расстоянием от того пласта, что стал диалектом. Преображенный язык по-прежнему был построен на прочном древнеанглийском фундаменте: общеупотребительные слова, языковые коды, грамматика, интенсивное выражение эмоций – все это, похоже, переживет любую попытку что-либо изменить. Однако акцент и контекст, взрастивший и вскормивший его, уступил новым силам и был оттеснен на периферию, как когда-то кельтский язык.
Однако во времена моей молодости он все еще процветал. В 40-х годах XX века, когда союзные войска заняли Исландию, туда попал из Южной Камбрии молодой солдат Гарольд Мэннинг, чья речь пестрела диалектными словами древнескандинавского происхождения. В Исландии, где древнескандинавский язык, возможно, сохранился в наиболее консервативном виде, Мэннинг благодаря родному диалекту уже через пару недель уверенно общался с местными жителями.
Именно этот скандинавский элемент, всегда способствовавший развитию древнеанглийского языка, но особенно глубоко внедрившийся в этот язык на Севере, лежит в основе принципиального расхождения Севера и Юга, которое нередко отмечают исследователи. Это рубеж, который даже сегодня, в условиях сглаживания различий в языке, отделяет Север от остальной территории Великобритании и с окончательной утратой Англией контроля над своими первыми колониями, возможно, послужит платформой для возвращения Нортумбрии к форме регионального управления. Но это уже совсем другая история. В IX веке такая перспектива казалась бы утопией. Шансы у английского языка были поразительно невелики, и он вполне мог исчезнуть, если бы не дальновидная стратегия.
И вот я говорил Aah's gaan yem: gaan, gan или gangan (идти) было англосаксонским словом, также известным викингам; yem в скандинавских языках означало дом, домой, а в древнескандинавском это heim. Я ходил laik in t beck: leika в древнеисландском означало играть, а bekkr – речку или ручей. Я мог axe for breed (просить хлеба): axe – от англосаксонского acsian; breed (хлеб) – северное, но англосаксонское по происхождению слово. Я говорил nowt (ничего) и owt (что-либо) – nawiht и awiht на языке англов. Я залезал на yek (дуб) за yebby (палкой). Claggy (липкий) и clarty (грязный), вероятнее всего, имеют скандинавское происхождение. Когда я был lad (подростком, англосакс.), я носил claes (одежду, англосакс.) и loup (древнесканд.) ower a yat или yet (через ворота, северное произношение) или gawp (пялился) at a brock (на барсука, кельт.), а один всегда будет yen.
Такие смешанные региональные диалекты, на которых в Великобритании, некогда состоявшей из гордых географических меньшинств, говорило большинство населения, в наши дни постепенно исчезают с ростом городов и уходом того уклада жизни, что формировал речь. Поразительно, сколько усилий предпринимают диалектологические общества и местные издатели, чтобы сохранить живой язык и не терять связей с тем временем, когда мы сшивали воедино старые и новые языки. Но еще совсем недавно в нашей речи присутствовали слова, пришедшие с берегов Западной Европы более тысячи лет назад.
Английский язык не только пережил датское вторжение, но, в конечном счете, еще и извлек из него пользу. Когда Альфред увидел плачевное состояние письменной культуры, он решил, что английский язык сможет сплотить подавленный и уязвимый народ. Верно и то, что благодаря своему непреклонному чувству христианского долга – одному из качеств, снискавших ему расположение взыскательных викторианцев, – Альфред возродил образование и науку, серьезно пострадавшие за столетие частых набегов датчан на монастыри, оказавшиеся легкой мишенью. Расцвет эпохи, которую олицетворяли Беда Достопочтенный и воплощенные им традиции, остался в прошлом.
Во всем Уэссексе священников, способных читать и понимать латинские тексты, можно было пересчитать по пальцам. Без понимания языка они не могли ни передавать содержание религиозных книг, повествующих о том, как вести жизнь, исполненную целомудрия и добродетели, ни спасать души. Обнаружив в своем королевстве хроническую болезнь духа, Альфред, как на войне, повел войско в бой: в 40 лет он освоил латынь, чтобы помогать с переводами. Он пришел к радикальному решению: предпочел английские переводы латыни, тем самым подвигнув английский язык на новые свершения.
В предисловии к собственному переводу «Обязанностей пастыря» папы Григория I Альфред писал: «До того как все было разграблено и сожжено, помню, видел я церкви по всей Англии, наполненные сокровищами и книгами. И было множество служителей, которым мало было проку от книг, чужой язык которых они не понимали».
Их родным языком был, разумеется, английский. Альфред решил подойти к изучению латыни через английский, чтобы потом лучшие умы освоили латынь и могли принять духовный сан. Остальным тоже было доступно духовное руководство, но уже на английском. Король, расположившись в столичном городе Винчестере, составил блестящий творческий план, равного которому не было во всей Европе: призвать на помощь письменному национальному языку просторечие, чтобы не только нести слово Божье в массы, но и поощрять обучение, способствовать распространению грамотности и тем самым объединению государства.
Мелвин Брэгг — популярный английский прозаик, для творчества которого характерен пристальный интерес к быту и нравам провинциальной Англии.Герой романа «За городской стеной» молодой журналист Ричард Годвин покидает Лондон и поселяется в деревушке на севере Англии. Ричард бежит от тягостного для него буржуазного мира, но находит его и в сельской глуши. Автор приводит своего героя к выводу, что укрыться от действительности невозможно и что призвание человека — активно вмешиваться в жизнь.
Англичанин Мелвин Брэгг известен у себя на родине не только как сценарист — один из авторов киноверсии прославленного мюзикла «Иисус Христос — суперзвезда» — и ведущий телевизионных передач по искусству. Его перу принадлежит полтора десятка романов, пользующихся неизменным успехом у читателей. Действие «Девы Баттермира» переносит нас в начало XIX века, в Англию времен короля Георга III: Британская империя воюет за океаном со строптивыми американскими колониями, соперничает в Европе с Францией, где набирает силу Наполеон.
«Земля обетованная» — многоплановый роман о современной Англии. Писатель продолжает и развивает лучшие традиции английской социально-психологической прозы. Рассказывая о трех поколениях семьи Таллентайр, Мелвин Брэгг сумел показать коренные изменения в жизни Англии XX века, объективно отразил духовный кризис, который переживает английское общество.
На протяжении всей своей истории люди не только создавали книги, но и уничтожали их. Полная история уничтожения письменных знаний от Античности до наших дней – в глубоком исследовании британского литературоведа и библиотекаря Ричарда Овендена.
Обновленное и дополненное издание бестселлера, написанного авторитетным профессором Мичиганского университета, – живое и увлекательное введение в мир литературы с его символикой, темами и контекстами – дает ключ к более глубокому пониманию художественных произведений и позволяет сделать повседневное чтение более полезным и приятным. «Одно из центральных положений моей книги состоит в том, что существует некая всеобщая система образности, что сила образов и символов заключается в повторениях и переосмыслениях.
Андре Моруа – известный французский писатель, член Французской академии, классик французской литературы XX века. Его творческое наследие обширно и многогранно – психологические романы, новеллы, путевые очерки, исторические и литературоведческие сочинения и др. Но прежде всего Моруа – признанный мастер романизированных биографий Дюма, Бальзака, Виктора Гюго и др. И потому обращение писателя к жанру литературного портрета – своего рода мини-биографии, небольшому очерку о ком-либо из коллег по цеху, не было случайным.
Андре Моруа – известный французский писатель, член Французской академии, классик французской литературы XX века. Его творческое наследие обширно и многогранно – психологические романы, новеллы, путевые очерки, исторические и литературоведческие сочинения и др. Но прежде всего Моруа – признанный мастер романизированных биографий Дюма, Бальзака, Виктора Гюго и др. И потому обращение писателя к жанру литературного портрета – своего рода мини-биографии, небольшому очерку, посвященному тому или иному коллеге по цеху, – не было случайным.
Как литература обращается с еврейской традицией после долгого периода ассимиляции, Холокоста и официального (полу)запрета на еврейство при коммунизме? Процесс «переизобретения традиции» начинается в среде позднесоветского еврейского андерграунда 1960–1970‐х годов и продолжается, как показывает проза 2000–2010‐х, до настоящего момента. Он объясняется тем фактом, что еврейская литература создается для читателя «постгуманной» эпохи, когда знание о еврействе и иудаизме передается и принимается уже не от живых носителей традиции, но из книг, картин, фильмов, музеев и популярной культуры.
Что такое литература русской диаспоры, какой уникальный опыт запечатлен в текстах писателей разных волн эмиграции, и правомерно ли вообще говорить о диаспоре в век интернет-коммуникации? Авторы работ, собранных в этой книге, предлагают взгляд на диаспору как на особую культурную среду, конкурирующую с метрополией. Писатели русского рассеяния сознательно или неосознанно бросают вызов литературному канону и ключевым нарративам культуры XX века, обращаясь к маргинальным или табуированным в русской традиции темам.