Приключения, 1990 - [39]

Я промолчал. В самом деле — хватит.

— Нинке я про иконы... ну, там... сказал... — стеснительно продолжил Мишка. — Такое было! Или развод, или прекращай! Еле успокоил. И на тебе она... это. Остатки долларов сменяю, батя на «Жигуль» в очереди, куплю — и шабаш!

Насчет «сказал Нинке» я попытался разозлиться, но не смог. Сил не нашлось, усталость да безразличие.

— Ужинать садитесь, — проскрипела за дверью Мишкина бабка, и мы прошли в комнату. Нинка взирала на меня, как на змею.

Вернулся Мишкин отец. Под этим делом. С халтуры. Сообщил, что меняли всем коллективом гаража какому-то профессору полуось. Папаня был веселый, но в скучной домашней обстановке тоже постепенно сник и озлобился. Долго смотрел в тарелку с картошкой, посыпанную луком, выслушивая нарекания жены по хозяйству — то не сделано, это... Затем треснул прямо в тарелку кулаком, заорал, разевая пасть:

— С кем живу, а?! О чем с тобой говорить! Ты ведь... не знаешь, что такое интегральное и дифференциальное исчисление даже.

— От профессора научился, — холодно резюмировал Мишка.

Я встал. Надо было уходить.

Дома, на кухне, папан и маман садились за ужин. Играл приемник, было уютно, тепло... Неожиданно накатило рассказать папане кое-что из своих криминалов, но как бы во втором лице, что и сделал. Дескать, был друг, но так вот опустился, представляешь?

Папаню честнейшего буквально затрясло. Возмущению не было конца, края и предела. Сурово блестели стекла очков, звучало: «Сажать! Бандит! Ты обязан сообщить!..» Мать даже успокаивать его начала и на меня зыркать: к чему, мол, такие страсти рассказываешь?

И я испугался. Как маленький, как в детстве, когда набедокуришь и ждешь, что накажут. И так хотелось быть маленьким! Но с этим кончено, все. А когда кончено — и не заметил.

Владимир Крохин

За ночь написал пять стихотворений. Подряд. Накатило. Утром перечел и восторженно осознал: получилось! Значит, могу!

Светлые чувства омрачила теща: сижу, видите ли, над своими писаниями, грызу ручку всю ночь, потом дрыхну до полудня, а ей вставать, отводить ребенка в сад — было бы из-за чего! Тесть тоже вмешался, сказал, что не уважаю их старость. Я ответил аналогичное про свою молодость. Ну, скандал. Поехал, вернее, сбежал от него в редакцию, хотя сегодня мог там и не появляться. Но не доехал: что-то случилось с машиной. Катастрофический распад топлива. Пришлось завернуть в гараж в надежде застать кого-нибудь из специалистов. Застал Игоря.

— Что-то с зажиганием, — пожаловался я, опуская стекло. — Бензин тачка жрет, как волчица.

Ни слова не говоря, однако с видимой неохотой и неприязнью даже, он показал коротким взмахом руки — открывай капот. У нас с ним в последнее время, по-моему, подпортились отношения — думается, я измучил его всякими «достань-устрой-почини» при нулевой практически отдаче со своей стороны.

Подошла и остальная публика: кто с советами, кто полюбопытствовать. Постепенно вокруг машины сгрудились человек шесть в попытке поставить диагноз.

— Течь, — изрек Игорь, осмотрев движок. — Она! — И оказался прав, хотя поначалу такая гипотеза подверглась резкой, нецензурной критике.

Треснул бензопровод. Новую трубку Игорь мне подарил, но так как сам он куда-то торопился, а никто из праздношатающихся советчиков сменить ее не пожелал (копеечная работа), я, человек в технике несведущий, впал в стремительную меланхолию.

— Трагедия? — поинтересовался Игорь, и опять в голосе его я ощутил странную недоброжелательность.

Поведал: редакция далеко, дом близко, но там филиал ада, и куда деться — не представляю.

— Могу прихватить с собой, — предложил он. — В гости к приятелю моему. Художник, реставратор, йог, очень похож на тебя — то есть как устроен телевизор или машина — ни бе ни ме, каменный век, но знает, в чем смысл жизни и вообще то, до чего наука пока не добралась. Подруга моя туда подъедет, кстати, посидим...

Это был расчудесный вариант.

Поехали на его «Волге». Когда он успел отремонтировать ее — загадка. Мне бы жизни на такое не хватило. Все же как ни кичись духовностью, а специалист — это... Стоп. А есть ли во мне духовность? Если нет, тогда я вообще банкрот. Вводящий того же рукастого Игоря в заблуждение. Тогда я — аферист... Вот так...

Дверь нам долго не открывали. Наконец послышались шаги... всхлипы... и на пороге возник плачущий, с сумасшедшими глазами парень. Мелко икая, он вытирал скрюченной, как у прокаженного, кистью руки распухший нос. И било его всего, будто испуганную лошадь.

— Про-одал! — прогнусавил он с горькой торжественностью. — Себя!

Тут я заметил, что одет он в купальный халат, и только в купальный халат. Борода у него была неестественно клочковатая, словно вначале ее решительно начали стричь, а затем раздумали да так и оставили.

— Про-одал! — мотая головой, канючил парень, готовый брякнуться нам в ноги. — Все-о!

— Что продал-то? — равнодушно осведомился Игорь и представил мне человека: — Олег.

— Вот! — Тот протянул ему мятый паспорт. В паспорте стояла устрашающая печать: «Захоронению не подлежит».

— Наглядным пособием для студентов, значит, пойдешь, — сказал Игорь, разоблачаясь. — Перед вами труп закоренелого, значит. Видны явные изменения печени... Ну а чего? Сам же говорил: тело — кокон, оболочка, главное — дух... Дух-то не продан пока?