Приключения, 1985 - [134]

«Наверно, зря я их оставил, — подумал лейтенант. — Нужно было там оставаться, присматривать…» Но тут же он вспомнил багровые, простуженные руки Шаронова, капли пота на лбу Пети Никишина, сгорбленную фигуру Тужикова, вечно хлюпающий нос прораба… Нет, не смог бы он быть, стоять и наблюдать за ними. Люди работают честно, трудно, а он что бы среди них делал? Стыдно дурака валять… И почему он должен кого-то из них подозревать, по какому праву? И может ли преступник вот так спокойно работать?.. Преступнику бежать надо, скрываться…

Лейтенанту почему-то стало обидно, что не видел и даже не знает Шаронов, как они брали в кустах того нарушителя. Ему захотелось, чтобы Вадим Петрович разглядел в нем профессионала, мастера своего дела — тоже сложного, непростого, требующего вдохновения, порыва…

«Ишь ты, «озарение» к нему пришло, — завистливо думал Климов, вспоминая рассказ Шаронова. — А ты смекнул бы, как того гада из чащи выкурить? Дай тебе волю — сунул бы ребятишек под пули… Для тебя ведь народ — дрянь. Главное — доложить о победе…»

И, поймав себя на дурной мысли, лейтенант до конца осознал, что все-таки уважает Шаронова — сильный он мужик, волевой.

Послышался приглушенный говор, из мрака выплыл одинокий огонек папиросы. «Идут!» — обрадовался Климов. Он включил фонарик. Впереди с непокрытой головой шествовал Шаронов, за ним вразнобой топали его «богатыри»; Петя Никишин, как всегда, хохмил — задирал Тужикова.

В нескольких шагах от лейтенанта вся компания остановилась. Вадим Петрович смачно выплюнул окурок, засунув руки в карманы, задиристо спросил:

— Ну что?.. Какие новости?

— Завтра, наверно, прилетит вертолет, — ответил Климов. — Нам поручено охранять место происшествия. Поэтому входить в камеральную палатку запрещаю.

— Позвольте, у меня там личные вещи, — возмутился Вадим Петрович, но не очень яростно. (Климов понял, что у него отличное настроение — видимо, день принес новые результаты.)

— Одну ночь обойдетесь как-нибудь.

— Вот… чисто армейская логика! — иронично хмыкнул Шаронов. — Между прочим, до вашего прихода я в этой палатке делал все, что мне угодно… И, если бы хотел, мог уничтожить любые следы.

И тут лейтенант не выдержал:

— Вы, между прочим, до моего прихода были под строгим наблюдением, от которого, опять-таки между прочим, не ушел тот факт, что вы рылись в мешке Мохова и забрали оттуда какой-то документ.

В воздухе повисла напряженная пауза.

— Та-а-ак… — на выдохе, тяжко вымолвил Шаронов. Затем бросил выразительный взгляд на своих подопечных (Тихомиров даже поежился), каким-то чужим, хриплым голосом сказал: — Идите, братцы, ужин готовьте… — И добавил для Климова: — Потом поговорим, Владимир Николаевич, за столом…

Шаронов неожиданно увидел себя как бы со стороны, глазами этого румяного лейтенанта. Увидел и содрогнулся…

Вадим Петрович попросил у Тихомирова полотенце, мыло; пошел к ручью. Он долго тер руки, пытаясь смыть въевшуюся под кожу грязь, — ничего не получалось. «Запустил, забылся… — мрачно думал Шаронов. — Теперь всю жизнь буду с такими лапами ходить…»

Он вернулся в палатку. На столе уже дымился ужин. В углу на нарах спокойно посапывал сержант. Его не тревожили ни тусклый свет керосиновой лампы, ни говор людей, ни шум, который сопровождал каждое их действие.

— Позвать лейтенанта? — неуверенно спросил прораб.

Шаронов кивнул.

Климов вошел, снял фуражку.

— Садитесь, Владимир Николаевич, — сказал Шаронов.

Захрустели луком, взяли ложки, стали дружно уплетать все ту же традиционную уху. Утолив первый голод, Шаронов облизнул губы и начал свой рассказ:

— Так вот, значит, товарищ лейтенант, и вы, други верные… Поведаю вам историю о моем знакомстве с покойным Моховым… Делаю это осмысленно. Потому как, по всему видать, прибудет завтра следователь. Начнутся другие разговоры — серьезные. И, чтоб каждый из вас не нес ему свою ахинею, говорю все как есть. И попрошу… — Вадим Петрович строго постучал ладонью по столу. — попрошу после этого изобретение легенд и мифов прекратить…

— Давай, Вадим Петрович, открывайся, — хихикнул Никишин. — Чистосердечное признание зачтется.

Шаронов зло глянул на него, но сдержался.

Тихомиров подобострастно вытянулся, как гончая. Тужиков зло косился из-под редкой челки. Климов нервничал, мял пальцами корку сухаря.

Шаронов тусклым, монотонным голосом исповедовался:

— С Моховым я познакомился в первый год работы в управлении. Я тогда был холостым, каждый день ужинал в чайной. Мохов там регулярно употреблял… — Вадим Петрович выразительно постучал по бутылке. — Однажды он был внедопитии. Я налил ему стакан — на том и сошлись… Мохов разомлел, стал рассказывать мне, что знает «златые горы», где самородки, как картофель в земле, лежат. Дед его еще до революции там промышлял и ему эту тайну перед смертью передал… «А я никому не открою! — шипел на ухо. — Все казна заберет — шалишь! Сам как-нибудь доберусь. Хочешь, вместе пойдем?..» Я, честно говоря, к этому рассказу отнесся иронично, потому как у каждого старателя такая байка за душой лежит. Как выпьет, так она из него и вылезает… Мохов, видимо, почувствовал это недоверие, обиделся, завелся — достал из нагрудного кармана старинный серебряный портсигар, а из него вытащил потрепанный лист бумаги: «Не веришь! На, смотри…» Это был план местности, на нем крестиками отмечались какие-то «особые точки». Я в то время изучал карты области… Мельком глянул — сразу определил, где это место… — Шаронов перехватил острый взгляд Никишина. — Да-да, Петя… Ты правильно догадался — это здесь… Но тогда я все равно не придал этому факту никакого значения… Правда, позже, определяя границы оловоносной провинции, я случайно наткнулся на отчет поисковой партии, которая работала как раз в этом районе. В нем, между прочим, указывалось, что в одном из шурфов была проба с весовым золотом. Это меня уже насторожило. Я стал изучать этот район направленно — на золото и через некоторое время окончательно убедился, что оно может здесь быть… Дальнейшее вам известно… Мохов каким-то образом узнал о нашей разведке. Он приходил ко мне домой, просил, чтобы я взял его с собой. Я подумал, что отказать ему несправедливо. Он очень переживал, плакал, проклинал себя за болтливость… Я успокаивал, говорил, что рано или поздно это месторождение все равно обнаружат и вообще, хватит ему прошлым веком жить! Вроде угомонился, работал как все… Но когда нашел самородок, с ним что-то произошло, прямо черт какой-то в него вселился… Помню: идет, несет «золоточек» — лицо зеленое, руки дрожат, глаза кровью налились… Опять начались упреки. Потом он стал угрожать, что расскажет всем, как я вышел на золото. Я на него прикрикнул, сказал, что меня это не пугает: я на государство работаю, а не себе в карман. Тогда он затребовал каких-то гарантий; спрашивал, какая ему будет «премия», одним словом — извел и себя и меня…