Приключения 1984 - [180]

Она бежит и вдруг на глазах Малыхи растворяется. Но ведь чудес не бывает. И прокурор верно решил: единственная женщина, которая может на этом месте исчезнуть, — Галина, ибо она добежала как раз до своего старого дома, в котором сама уже не живет и в котором сейчас, по сути, никто не живет. Дом ее — на углу Микитовской и Крутого. Добежала она до него и исчезла за забором.

Но Малыха об этом не знает, поэтому она для него просто растворилась.

Что же ее привело в старый дом? Здесь после убийства может скрываться сын. Но его там нет. И она бежит к оврагу, в его тайник, где утром она слушала его исповедь. Но и там его нет. Что делать? Вернуться к дому тети Паши? В Крутом она увидела Елышева. Возвращаться нельзя.

А ее сын между тем остается в доме тети Паши. Визиты в тот вечер в ее дом следовали один за другим. Балбес никак не мог вырваться.

И тут приходит отец. Он видит подушку на лице тети Паши, снимает ее. У него и мысли не возникает, что он сам оставил старую женщину в бессознательном состоянии. Значит, убийство — вот что он решает. Раз убийство — все должно остаться на своих местах. Подушку он возвращает — не в изголовье, а на лицо тетки Павлины.

Видит беспорядок — кто-то что-то искал. Он сразу подозревает сына, и никого больше. Идет в комнаты — там тоже следы. Грязные следы на полу. В Софьиной комнате он наконец находит сына. Вероятно, еще до этого сын открыл окно — чтобы сбежать. Происходит объяснение. Сын божится, что только положил подушку на голову и больше ничего — боялся мертвой: искал деньги, а рядом она лежит, вот и закрыл лицо подушкой. Но отец не верит, отец не берет вину на себя.

— Вот здесь и вмешалась твоя шинель, — сказал я Елышеву.

— Да, — согласился он. — И чего меня носило по Микитовке?

— Сын увидел твою шинель. Теперь уже ничто, никакая сила не могла удержать его в доме. Он выпрыгивает в окно. Отец за ним. Этот топот как раз и услышал Малыха. Пашка оказался проворнее. Он рассказал, что успел отскочить в сторону перед самым оврагом, не ступил на тот клочок земли, который затем, когда отец на него ступил, рухнул в овраг. Малыха ведь и глухой шум слышал — от падения Сличко то был шум. Так что тетя Паша, о которой ты, кстати, первый хорошо отозвался — первый в беседе со мной, о ней и другие неплохо говорили, — тетя Паша стала жертвой черствости, с одной стороны, и глупости — с другой. Может быть, и спасли бы ее врачи, если бы вызвал их кто-нибудь.

Я перевел дух. Говорить о той ночи было нелегко, даже мучительно. Мне порой казалось, что я переживаю за всех этих парней не меньше, если не больше, чем они сами.

— Люба же попала в тупик. Посуди сам. К Бизяевым дороги не было. Она понимала все. Знала, что Володя против воли матери не пойдет, хотя сам он еще мучился сомнениями. Более того. Она начала подозревать Володю. Нет, не в убийстве тети Паши, о смерти которой она узнала от Малыхи. Но она услышала, что там был Бизяев. Для чего он ходил? Девчонка — она же во всем была девчонка — решила, что он хочет отомстить ее отцу за смерть своего отца. И если в ту ночь не удалось, Володя не остановится. Да и совесть ее мучила. Она же помогала отцу: устраивала его свидания с Галиной, придумала, где спрятать своего сводного брата, совершившего преступление. Брата — вот что для нее главное было. Из-за того она и фамилию отца носила, хотя все сестры взяли материну фамилию. В крови у нее было чувство родственного единства, поэтому и родителей Володи хорошо понимала и вовсе не осуждала за то, что не принимали они ее в семью. Тут еще дозвониться не может ни до Софьи, ни до Веры. Кругом в ее жизни тупики. Вот и приняла свое страшное решение… А знаешь, что сказал в конце концов прокурор? Нет, не гадай, все равно не угадаешь. Он сказал так. Если бы тех парней, то есть вас троих, и девушек ваших — не хищниц, а сто́ящих — не раздирали внутренние драмы, мы бы выбрали самую правдоподобную версию и на том бы закончили. Но всех вас раздирали драмы. Они-то и помогли распутать клубок. А я ему сказал, Привалову: может быть, это и лучше, что пришлось распутывать, может быть, им всем с раскрытыми душами — пришлось ведь раскрыться, чтобы прокурор смог распутать, — легче теперь жить будет. Ты-то сам как думаешь?

Елышев кивнул.

И вдруг затрещал телефон.

18

Голос Привалова я, конечно, узнал сразу. Он звучал глуховато, как и обычно, но сегодня не так, как в последние дни. Не так спокойно, рассудительно, а, напротив, возбужденно, озадаченно. Примерно так говорил со мной Привалов неделю назад, когда заставил меня включиться в поиски тех, кто оставил следы в Крутом переулке. Неужели новое дело? — мелькнула у меня мысль. Я почему-то не сразу вспомнил о том, что он мне говорил утром: что ему необходим день-другой для завершения этого дела.

— Извините, — буркнул я в трубку, — у меня сегодня выходной день.

Я знал, что именно так, а не расспросами заставлю Привалова тотчас же выложить, зачем я ему понадобился. Иными словами, тотчас же узнаю о том, какая новость вынудила его мне позвонить.

— Я вовсе не собираюсь втягивать вас в новую историю, — прогудел Привалов, словно подслушал мои мысли. — Но, во-первых, я не выполнил обещания рассказать вам, для чего впутал вас в это дело. А во-вторых, и это более важно, мне совершенно необходимо повидать того сверхсрочника, старшину. Видите ли, новые обстоятельства. Известный вам Павел Курань, с которым, как вы знаете, вожусь не один день, полчаса назад сказал нечто такое, что может спутать показания наших парней. Многое теперь зависит от старшины.