Приключения, 1977 - [33]

— Почему же не вернулся домой, на старую работу?

— После госпиталя остался в Сибири… Сейчас работаю со студентами. Вот привез доклад об их работах по декальцинированию костей рыб.

— …Разрушаете хребет, а хвосты растут как у контрольных, так и у опытных, — хохотнул Родион Иванович.

— Не совсем. Есть новые данные…

— Ладно, Гуров, прости, перебил. Почему же ты в Снеженск не вернулся? Ведь, если не ошибаюсь, ты там и родился?

— Как одна старушка говорила, пути господни неисповедимы.

— Ну, во-первых, не всегда эти пути неисповедимы, и во-вторых, ты что-то темнишь… Вот и приехали. Каково, а?! Какую харчевню на лоне природы отгрохали! — Родион Иванович вытер большим носовым платком лицо и шею, а потом уверенно, как у себя дома, направился к рубленой избе, стоящей прямо в лесу. Резные, свежеструганые «полотенца» свисали с двускатной крыши, занавесками украшали окна и высокое крыльцо, переходящее в террасу. Справа от избы вытянул шею колодезный журавль, слева, прямо на залитой солнцем лужайке, белыми скатертями, как ромашки, цвели накрытые столики. На все это солнце глядело сквозь сосновые ресницы, бросая теневые кружева на избу, отчего та стояла нарядная, словно молодица, ожидающая гостей.

Родион Иванович шагнул на крыльцо, прошел на террасу и пригласил Гурова сесть за столик.

— Это тебе не партизанская землянка «в два наката»… Так, значит, в Снеженске и не был?

— С войны.

— Неужели не тянет в родные края?

— Нет… — как-то неуверенно ответил Гуров.

— А я, грешным делом, и то два раза проездом был. — Родион Иванович довольно жмурился, когда солнечный зайчик, проглядывая сквозь зеленую стенку из цветной фасоли, затянувшей террасу, попадал ему в глаза. — Поезжай, Гуров, посмотри, не пожалеешь. Представь, шел я по нашему лесу, глядел на сосны и думал, что в них до сих пор осколки сидят, и пули, которые для нас фашистами предназначались… Так все живо себе вообразил, что даже косые надрезы на стволах — для сбора живицы — и те мне показались какими-то условными военными знаками! И Снежка течет. Чистая-чистая. Только обмелела малость. А деревеньки… Калиновка, Липки, Щегловка, Березовка. Музыка! Любовался я, хотя у меня на Рязанщине места не хуже… А ты пошто это хмуришься? Девушка-голубушка, принеси нам квасу, а потом все остальное…

Стройная девчушка в платьице с короткими рукавчиками-фонариками, в белом крахмальном передничке и кружевном кокошнике, улыбаясь и морща веснушчатый носик, быстро вернулась с деревенской крынкой кваса. Неровные глиняные бока крынки тут же запотели, капельки медленно сползали со стенок на поднос. Родион Иванович не спеша разлил золотистый квас в глиняные стопки, выпил, снова налил.

— А наша центральная усадьба цела? — спросил Гуров.

— В лучшем виде. Такой мемориал отгрохали, хоть снова селись! И землянки восстановили, и коптилки из гильз — все, как при нас. Областное начальство мне говорило, что и лесной аэродромчик оборудуют, По-2 поставят. Значит, так, — без перехода начал он перечислять блюда подошедшей официантке. — Две окрошки. Так, Гуров? Ты корректируй, ежели что не так. Голубцы. Сбитень и…

— Я давно не пью, — спокойно сказал Гуров.

— …И по стопочке для начала, — закончил Родион Иванович. — Такое дело. У самого… — И он дотронулся рукой до груди. — Сегодня сам бог велел… Хмурый ты какой-то, Гуров. Может, неприятности? Дети?

— Двое. Уже на своих хлебах.

— А может, тебе не нравится, что я войну вспоминаю? Кое-кто, слышал я, начал поговаривать, что, дескать, надоело. А я помру, тогда забуду! Мне порой и коробка сигарет обоймой с патронами кажется.

— Зачем так, Родион Иванович. У меня тоже бывает.

— Газеты читаешь? — тем же тоном продолжал Родион Иванович. — На Западе сотни книг о Гитлере издают, фильмы снимают об этой сволочи. Ну ладно, давай со свиданьицем. Сполоснем…

Они выпили, похрустели редиской и луком, пощурились на солнце, потом принялись за рыбное ассорти. Гуров ел неторопливо, без аппетита. Родион Иванович, точно пытаясь его раззадорить, мычал и чмокал, покачивал головой, отдавая должное приготовленному блюду.

— А на обелиске много наших из отряда? — чуть погодя спросил Гуров.

— Все честь по чести!

— А Нефедов там есть?

— Ты что, Гуров? С каких это пор предателей на мемориальную доску заносят?

II

Эсэсовский эмиссар округа Вальтер Кнох прибыл в Снеженск в полдень. Он примчался в бронированном вездеходе под охраной десятка мотоциклистов-автоматчиков. Дело предстояло интересное и выгодное во всех отношениях.

Два дня назад специальное подразделение — зондеркоманда — устроило засаду на подступах к городу, в прибрежном ивняке, возле одной из переправ через Снежку. На вторую же ночь пробиравшиеся в город партизаны во главе с комиссаром отряда были «чисто», без единого выстрела, схвачены. Предварительный допрос выявил, что партизаны направлялись в город для захвата одного из немецких складов.

О взятии группы немедленно было доложено по инстанции: такой «улов» был редкостью! Вальтер Кнох получил разрешение высшего командования лично поработать с пленными партизанами. И если командиру зондеркоманды Кнох уже привез Железный крест и приказ о краткосрочном отпуске, то для себя он рассчитывал в недалеком будущем вместе с крестом получить повышение по службе. Лишь бы удался его прием, не раз так блестяще использовавшийся во Франции.