Приключения, 1976 - [53]

Надежнейшие мусульмане отказывали ему в ночлеге. Вчерашний преданный раб смотрел, не скрывая злости.

В конце концов он затаился в доме у бывшего ишана, но и оттуда пришлось бежать: Ходжа-Нияз, не веря ушам, услышал, как ишан сказал своему сыну: «Завтра приведу милицию, и пусть заберут этого бродягу».

В печали ушел Ходжа-Нияз в степь. Он скитался от колодца к колодцу, выдавая себя за дервиша. С болью в сердце наблюдал, как чабаны забывают аллаха и молятся на Ленина. Борода Ходжа-Нияза седела от печали, но он не мог смириться с мыслью, что наступил конец, гибель куда более страшная, чем собственная смерть.

Где-то за Тедженом его обложили, как волка, и поймали.

Ходжа-Нияз полагал, что теперь ему все безразлично, и все же не выдержал и повесился ночью в пустой конюшне, куда его заперли до прибытия милиции. Старые вожжи, которые отыскал Ходжа-Нияз в навозе, не выдержали веса семипудового тела. Уже задохнувшись, Ходжа-Нияз упал на мокрый от конской мочи глиняный пол. Многие видели, как труп Ходжа-Нияза увезли, то ли в Бухару, то ли в Ашхабад, но люди, совсем недавно рассказавшие Аскар-Ниязу о гибели отца, твердили упорно, что, хотя русский начальник и приказал зарыть тело на сельском кладбище, два человека, которым это было поручено, ослушались, увезли мертвого Ходжа-Нияза в урочище Джар-Кудук и похоронили, совершив тайно все, что полагается по мусульманскому обычаю, рядом с курдским зийаратом — двуглавым священным камнем. Так утверждал и имам Азиз-ходжа.

— Ходжа-Нияз Бухарский — вот кто был борцом за родину и веру, истинным и мудрым, — говорил имам. — Ты был всегда верен его памяти, Аскар-Нияз, но ты не видишь цели. А она есть, Аскар-Нияз, есть! Поведи народ свой к опозоренной могиле отца! Поведи, невзирая на то, что русские, стоящие на границе, будут стрелять. Пусть погибнет кто-то, но ведь и смерть во славу пророка — счастье для мусульманина!

Слух о походе, потопленном в крови, всколыхнет весь Советский Восток, оттолкнет народ от большевиков и их приспешников.

В янтарных глазах Аскар-Нияза металось сомнение.

— Разве могу я повести на гибель сотни безоружных?

— Ты военный, — жестко возражал имам. — Вспомни, мало ли людей отправлял ты на смерть?

— Но тогда шла война!

— Кто тебе сказал, что война кончилась? Твой отец рассуждал не так.

И настал день, когда Аскар-Нияз сдался.

С той поры все его заботы были об одном: собрать узбеков — и тех, кто бежал от Советов, и тех, кто испокон веков жил на этой стороне, — поднять их на священный поход.

В чайханах, на постоялых дворах, на базарах то оборванцы, то солидные купцы с одинаковой болью рассказывали о Ходжа-Ниязе, память о котором мучит мусульманские души, рождая ярость. Были среди слушателей и равнодушные, усталые, изверившиеся, которые в лицо поносили проповедников, напоминая им о гибели тысяч узбеков, брошенных без пищи и воды в пограничных пустынях.

Но были и такие, которые негодовали. Они шли к самой большой из узбекских мечетей Янги-Ай. Навстречу им выходил имам Азиз-ходжа.

— Сейчас я приглашу того, чье сердце кровоточит денно и нощно, — говорил он. — Я приведу сына святого Ходжа-Нияза. С вами будет говорить Аскар-Нияз.

Аскар-Нияз являлся толпе. Живое воплощение скорби и гнева. Искренность его действовала, как подожженный фитиль.

— Ждите, братья, — говорил он глухо. — Ждите, пока я позову вас.

Сотни глаз, глядевших на него, вспыхивали преданной верой и жаждой мести. Лишь однажды встретил Аскар-Нияз иной взгляд: сожалеющий и сочувственный, неожиданный среди фанатического костра, который он сам возжег на площади, до боли знакомый и отрезвляющий взгляд.

В стороне от толпы стоял Андрей Долматов. Он не прятался, как должно было ожидать. Не надел ни халат, ни тюбетейку. На нем была все та же белая в полоску рубашка с широко расстегнутым воротом, открывавшим загорелую грудь. Андрей тряхнул головой, откинул назад выгоревшие светлые волосы и посмотрел на Аскар-Нияза уже по-иному: испытующе, словно приглашая к разговору. Достаточно было бы Аскар-Ниязу произнести три слова: «Вон стоит советский», — и раскаленная толпа растерзала бы Андрея. Аскар-Нияз молча удалился во двор мечети. Он понимал, что Андрей ищет встречи с ним, но впервые в жизни испугался. Сам не знал чего.

Поход был назначен на первую пятницу осеннего месяца мизана. Об этом знала лишь верхушка.

— Силы наши растут, — уверял на тайных сборищах имам Азиз-ходжа. Аскар-Нияз поверил в это, когда побывал на курулуше — сходке, устроенной землячеством узбекских беженцев. Они собрались в большом дворе, примыкавшем к дому торговца Султан-бека, и чинно уселись на землю, поджав ноги. Все они были в чустских тюбетейках, обвязанных белыми чалмами. Лица были сосредоточенны и напряженны. Один лишь Султанбек, сидевший в почетном первом ряду, золотозубо улыбался Аскар-Ниязу. Рядом с ним сидел сдержанный Мирахмедбай, простивший, судя по всему, Аскар-Ниязу все его прегрешения перед лицом священной миссии, выпавшей на долю бывшего жильца и нерадивого служащего.

Богачей тут было немало. Аскар-Нияз легко угадывал их, хотя все они были одеты одинаково скромно. Они ждали откровения, и, произнеся уже ставшую привычной речь о прахе отца, взывающем к мести, Аскар-Нияз добавил: