Приключения, 1974 - [145]

— Я к товарищу Дынникову, — сказала барышня тоненьким голосом.

— Я Дынников.

Барышня покопалась в своем ридикюле и достала сложенную вчетверо бумажку. Насколько Дынников успел заметить, на дне ридикюля, кроме носового платка, ничего не было. Он потаенно усмехнулся, но тут же поспешил нахмуриться и, коротким кивком пригласив барышню следовать за собой, вернулся в кабинет.

— Зачем? Откуда? — спросил Дынников, когда барышня переступила порог. — Что, я вызывал?

Не дожидаясь ответа, развернул бумажку. И обрадовался.

— С биржи?

— Да, — сказала барышня, терзая пальцами сумку.

— Пишмашинистка?

— Там сказано...

— Хорошо!

Он был рад и хотел сказать ей что-нибудь приятное, но опыта разговора с барышнями не имел и поэтому ограничился тем, что пододвинул ей стул и спросил, деликатно понижая голос:

— На каких системах работаете?

— На всех.

— Выходит, и на «ремингтоне»?

— И на «ремингтоне».

— Совсем хорошо. У нас, понимаете, «ремингтон»... Больше всего в эту минуту он опасался того, что вдруг окажется, что барышня не расположена к «ремингтону» и предпочитает «ундервуд» или еще какой-нибудь другой механизм, и поторопился соблазнить ее преимуществами службы в милиции, а именно — пайком и талонами на дрова. Получалось, что паек здесь выше губернского, а дров сколько угодно, и Дынников, прекрасно знавший, что это не так, и сам сидевший на трех четвертях фунта хлеба и вобле, мучительно стеснялся своего вранья и мысленно поклялся, что выпросит в исполкоме для машинистки дополнительные талоны на сахар и муку.

— А еще — отдельная комната. И работы немного — у нас и переписка пустяковая, не то что в других местах. Так, по мелочам: приказ какой или протокольчик... Вас как звать-то?

— Катя.

— Значит, согласны? У нас тут хорошо, вам понравится. Люди интересные, работа... Чай по вечерам пьем — имеем запас китайского, от Высоцкого и компании. Желаете — можем и обмундирование дать...

Никогда не вравший, он внутренне сгорал от стыда, обещая обмундирование, которого у уездной милиции не было, и готов был снять с себя, если понадобится, кожаную куртку с сапогами в придачу. И отдал бы не колеблясь, вырази она такое желание. Но Катя ничего не сказала, и он поторопился закруглиться:

— Так как же, согласны?

— Согласна.

— Завтра и приступайте.

— Когда?

— С утра.

— Хорошо, — сказала Катя.

Дынников был настолько доволен своей дипломатией, что как-то не обратил внимания на то, что она, кажется, и не собиралась отказываться и была смущена не меньше его самого. Торопясь закрепить договор, он отомкнул шкаф, вытянул с полки машинку и отнес ее к столу.

— Вот! Желаете попробовать?

Испуг, мелькнувший в глазах Кати, он отнес за счет грохнувшей с полки папки и, поставив машинку на стол, предложил с хозяйской радушностью:

— Постучите, может, чего не так.

Машинистка милиции нужна была позарез. Бумаг писалось много, а тут подвернулся такой случай — и человек вроде приятный, и документы хорошие: дочь учителя, с шестью классами гимназии. Со временем, когда осмотрится, можно будет передать ей и делопроизводство, непосильным бременем легшее на плечи Дынникова, после того как он собственноручно подписал ордер на арест деловода, прикарманившего реквизированный в пользу государства браслет с камушками. Словом, дело бы для Кати нашлось, поэтому Дынников и галантничал, и обхаживал ее, и теперь медлил отпустить, опасаясь, что она до утра передумает, а где он еще сумеет сыскать себе машинистку в разоренном гражданской и бандитами городке.

«Ремингтон», надраенный наждаком, великолепно сиял и густо вонял керосином.

Дынников, осененный новой идеей, достал из ящика лист хорошей бумаги и собственноручно заправил его в машинку, сдув предварительно пыль с черного каучукового валика.

— Сейчас и приказ соорудим.

— Приказ? — спросила Катя.

— По всей форме: зачисляется гражданка Истомина Екатерина на должность с декабря месяца пятого дня двадцатого года.

— Сейчас писать? — сказала Катя, и вторично за краткий разговор в глазах у нее промелькнул внезапный ужас.

— Сейчас.

— А не завтра?

— Передумали?

— Нет, почему же! — сказала Катя решительно и подвинулась к столу. — Диктуйте, пожалуйста.

— Пишите: приказ...

Катя ударила по клавише, и «ремингтон» содрогнулся. Ударила вторично. И в третий раз. И с каждым новым ударом машинка гудела, а Дынников холодел от неприятных предчувствий.

— Что же вы? — сказал он вялым голосом. — Или неисправность какая?

«Ремингтон» в четвертый раз истерзанно тренькнул и умолк. И вслед за тем Дынников явственно расслышал сдавленное рыдание.

— Вы чего? — спросил он. — Палец накололи?

Рыдание прорвалось наружу и утопило слова, но Дынников все-таки успел разобрать их, и глаза его округлились.

— Совсем? — спросил он пораженно. — Совсем не умеете?

— Совсем...

— Может, разучились?

— Н-нет...

Дынников сел. Он был готов к чему угодно. Но только не к этому.

— А врали, — сказал он слабо. — Врали-то зачем?

— Я думала...

— Чего уж думать!

Он поглядел на худенькое личико, упрятанное в сгиб руки, на прозрачную Катину щеку и, озаренный догадкой, не выматерился с досады, как только что собирался сделать, а туго наморщил лоб и мысленно крякнул с досады на самого себя.