Приключения, 1974 - [124]

Какую же непростительную глупость он допустил! Как он мог так легкомысленно расстрелять боекомплект?!

Стрелок до рези в глазах всматривается в колючий свет северных звезд. Именно среди них могут появиться движущиеся точки выхлопных огней самолета противника...

— Командир! — зовет он в тысячный раз и знает, что ответа не получит. — Штурман!..

Дышать становится трудно. В висках сильно стучит кровь. Холод леденит тело.

Стрелок натягивает кислородную маску. Живительная струя поступает ко рту, обжигает губы...

Самолет дает ему жизнь. А он по собственной глупости приговорил самолет к смерти. Ведь ясно же — такой командир и такой штурман не могли допустить, чтобы их сбили! Они падали, уходя от прожекторов, от зениток, от истребителей. А он устроил панику и расстрелял боекомплект. Хоть бы все обошлось! Хоть бы их не заметили истребители! Хоть бы...

Его лихорадочная мольба обрывается на полуслове. Слева, на юге, на фоне светлого неба он отчетливо видит силуэт самолета. Далеко, сзади, он догоняет их.

Пока стрелок молил неизвестного бога о том, чтобы избежать встречи с вражескими истребителями, глаза обнаружили чужой самолет, руки развернули пулемет в его сторону, и перекрестие прицела указало точку, куда надо стрелять, чтобы ударить наверняка...

Ах, если бы можно было посоветоваться с командиром!.. Что сейчас делать стрелку? Бить по самолету последними патронами? Подождать?

Стрелок медлит. Он знает, что попал бы, — чужой самолет уже совсем рядом, до него едва ли двести метров, а он сбивал их и с четырехсот.

Стрелок сжимается в комок и ведет ствол пулемета медленно, осторожно, чуть впереди вражеского самолета. Ждет.

«Проскочи... пройди мимо... не заметь...»

«Пожалуйста, иди своей дорогой... ведь я тебе не мешаю... пожалуйста...»

Самолет приближается. На его крыльях отчетливо видны аэронавигационные огни.

Истребитель. Это не транспортник, не бомбардировщик, это истребитель.

«Ну пожалуйста», — умоляет стрелок, глядя на самолет жалобными глазами.

Неужели заметит?

Он должен пройти стороной. Неужели заметит?

Палец стрелка подергивается на гашетке, на лбу проступает пот, пот течет под комбинезоном И сердце грохочет так, что удивительно, как его ударов не слышит немецкий летчик.

Самолеты поравнялись. Теперь стрелок уже совершенно точно знает, что это истребитель «ME-109», вооруженный пушками и пулеметами, и что если он сейчас опознает бомбардировщик, то никакое искусство стрелка не спасет их. Между вражеским истребителем и бомбардировщиком расстояние не больше ста пятидесяти метров. Единственно, что успеет сделать стрелок, — дать одну очередь. Но нужно время, чтобы она сделала свое дело, чтобы начали ломаться шатуны и огонь как следует взялся за машину. А времени-то как раз и не будет. Немец успеет разнести бомбардировщик из пушек. На ста пятидесяти метрах он не промахнется.

«Ну, пожалуйста...» — просит стрелок.

И немец слушается его. Он проходит рядом, обгоняет израненную машину, и огонь от выхлопных патрубков уменьшается, пока совсем не исчезает среди звезд.

Стрелок опускается на сиденье. Его тело бьет крупная дрожь.

 

Штурман самолета — это мозг экипажа. В его обязанности входит сбор данных о скорости и направлении ветра, сносе машины, об облаках, воздушных потоках, магнитном склонении. Все эти данные он должен проанализировать, сопоставить и выдать пилоту в виде трех цифр: курса, высоты и скорости полета. Это все, что пилоту нужно, чтобы управлять машиной.

Штурман же с момента взлета и до посадки должен в любое мгновение знать местонахождение самолета, время полета до цели, расход горючего. Он должен привести самолет к цели в точно определенное время — ни секундой раньше, ни секундой позже, — рассчитать высоту и скорость бомбометания, определить точку сброса и вывести в нее машину, а потом отбомбиться. После всех эволюции по выводу машины из зоны огня штурман обязан восстановить ориентировку и рассчитать данные на обратный маршрут.

За редкими исключениями, у штурмана нет времени любоваться красотами природы. Красоты природы на штурманском языке именуются элементами полета. Вон то великолепнейшее озеро, вызвавшее бы крик восторга у любого путешественника, для штурмана — исходный пункт маршрута. Излучина тихой, охваченной рябиновым пожаром реки служит контрольным ориентиром. Разбушевавшаяся стихия грозовой тучи — препятствие на пути следования. Барашки кучевых облаков — это восходящие и нисходящие потоки, болтанка.

Анализ и расчет, расчет и анализ — вот красоты, которым поклонялся штурман Назаров.

Он никогда не спрашивал себя, нравится или не нравится ему его работа. Она была необходима, следовательно, он выполнял ее с наибольшей тщательностью и добросовестностью. Его радовали не ощущения, испытываемые в полете, и не явления природы, которые он имел возможность наблюдать. Он одобрительно отзывался о полете, если удавалось провести машину по маршруту с точностью до градуса, выдержать время с точностью до секунды и сбросить бомбу с точностью до метра.

Ремесло наложило отпечаток и на его подход к людям. Его не занимали, например, такие определения, как хороший или плохой, добрый или злой. Когда ему характеризовали человека подобным образом, он только пожимал плечами. Люди делились на две резко разграниченные категории: на тех, кто умел работать, и на тех, кто не умел. Если человек мог ровно и спокойно, не поддаваясь никаким эмоциям, делать свое дело, он заслуживал всяческого уважения. Если же штурман замечал за ним небрежность или недобросовестность, такой человек переставал для него существовать.