Приключения 1972-1973 - [164]

– Меня Валет не тронет, – спокойно отвечает Ромашка. – А Султан останется с тобой!

Люба наклоняется к своей собаке, треплет ей уши, тихо приказывает:

– Сидеть, Султан! На месте! Слышишь?

Возможно, у Ромашки уже сложился план действий,

но мне она не захотела его выложить – знала, не соглашусь.

– Сидеть, Султан! – еще раз повторила Люба и затем вышла на поляну. Я хочу кинуться за ней, схватить за руку, удержать, но внезапно вижу слева от нас, в кустах, какое‑то движение, чей‑то‑ силуэт. Возможно, там стоит бандит на посту и сейчас он целится в спину Любе…

Выхватив пистолет, прыгаю в кусты, отвожу ветки. Там испуганно жмется к деревцу старый знакомый – пионер Гена, тот, который сейчас должен быть на подходе к пограничной заставе.

– Ты, Гена? На заставу не пошел?

– Одному страшно…

– А как же дядька Семен?

– Так его вызволит Люба. Она все може!..

Бедняга Гена боится лесных чудищ и верит в чудеса. Люба все может… Поэтому он побежал искать спасения у Ромашки и ночью боялся далеко от нее отойти. Поймет ли он, став взрослым, что сегодня поставил под удар любимого человека?

Осторожно сквозь рваные облака выглянула серебристая луна. А мелкий дождик не перестает. Но светлей стало на поляне, отчетливей видна движущаяся фигурка девушки с кошелкой.

Внезапно заворчал Султан, привстал и напрягся, как перед прыжком. Я потрепал его по холке и ухватил за ошейник. Единственное, что может помочь Любе, – тишина.

Вдруг от хаты метнулась к Ромашке большая серая собака, наверное бандитский Валет. Султан искоса глянул на меня и, наверное, зевнул: неужели ему запретят встать на защиту хозяйки? Я прошептал: «Сидеть, Султан! На месте!»

Ромашка увидела Валета, но не замедлила шаг. А бандитский Валет встал, не добежав нескольких шагов, и отпрыгнул в сторону, когда Люба, идя по тропинке, приблизилась. Валет не лаял и не рычал, похоже, он был в недоумении: перед ним был чужой человек, но кинуться на него почему‑то не хотелось.

Ромашка прошла к хате, поднялась на крылечко. Почему же она не подошла сначала к окошку, посмотреть, что там делается? Хоть бы не потеряла разум и не открыла дверь!

– Гена, беги на заставу! Сейчас гады схватят Любу…

Ничего не отвечает мальчишка и, наверное, даже не слышит меня. Может, он уверен, что от прикосновения ее 1^уки могут рассыпаться стены хаты, ниц упасть враги? Малыши верят любимым людям и наделяют их сказочной силой. Если бы, если бы…

Мне показалось, что скрип двери донесся до нашей опушки. Люба и собака исчезли. Почти сразу же в хате раздался приглушенный выстрел. Я рванулся через поляну. Дверь была приоткрыта, но я приник к окну.

– Понимаешь, девочка, я мог тебя убить, – басил кто‑то в хате. – Ты входишь без стука, и я стреляю. Хорошо, что ты маленькая и пуля легла повыше головы. Но как ты сманила моего Валета? Видишь, он лег передо мной, знает, что его будут наказывать.

В хате сумрачно. На столе, перед окном, горит керосиновая лампа, но она коптит. Люди в хате одеты, готовы в дорогу. Двое сидят у стола. Спиной к окну стоит широкоплечий мужчина в офицерской фуражке, с маузером в руке. Он говорит, размахивая пистолетом, и длинные тени движутся по хате, ложатся на пол, тянутся к двери. На пороге в светленьком платьице с голубыми разводами замерла Ромашка, и неизменная кошелка у нее в руках.

– Вот так, девочка. Меня надо слушаться. Как тебя зовут? – Мужчина в офицерской фуражке прячет пистолет в кобуру и чуть поворачивает голову. Я узнаю его, хотя не видел до этого ни разу: рыжая борода, большой нос, вытянутое, как в кривом зеркале, лицо. Это один из псов кровавого палача Булак‑Балаховича – ротмистр Ясюченя.

А Люба не отвечает и смотрит куда‑то вправо. Что она видит, мне неизвестно, но испуг проступает на лице Ромашки.

– Ну? – сурово говорит Ясюченя и делает шаг в сторону. Теперь я вижу, куда смотрит Люба. На полу, привалившись к стене, сидит истерзанный старик. Конечно, это лесник, дядька Семен, тот, ради которого Ромашка вторглась в осиное гнездо. Около лесника на табуретках расположились два бандита – его «опекуны». Старик спеленат толстой веревкой, только руки его, какие‑то темные, блестящие, свободны, он держит их на весу и медленно, словно маятник, раскачивается и стонет тихо, протяжно, на одной ноте.

Позже мне расскажут, как мучили дядьку Семена бандиты, чтобы заставить его быть проводником. По голове не били – мог потерять сознание надолго. Ноги не трогали – надо будет идти. Балаховцы терзали руки Семена: рвали ногти, дробили пальцы, вырезали «узоры» на коже. До конца дней своих лесник потом прятал от людей страшные свои руки…

– Ну? – снова спрашивает Ясюченя. – От кого ты пришла? Зачем? – И только сейчас начинает понимать бандит, что не его атаманский вид смутил девушку, а замученный старик. – Да выкиньте же на двор эту падаль! – кричит ротмистр. – Он мешает нашему разговору!

Бандиты‑палачи хватают лесника, тащат к выходу. Затем ставят на ноги и толкают так сильно, что старик спиной открывает дверь и валится на крыльцо.

– Зачем же ты здесь, красавица? Говори! произносит Ясюченя и недовольно машет рукой. Те, кто выбрасывал дядьку Семена, осторожно прикрывают дверь, отходят к столу. Наверное, атаман не любит, когда кто‑то лишний маячит перед глазами.