Приключения 1968 - [25]

Миронов в сомнении покачал головой.

— Не знаю, — сказал он, — только очень уж он какой-то хлипкий — интеллигент, одним словом. И вообще не внушает…

— Чего он тебе не внушает? — спросил Зявкин. — Этот парень с малых лет на конспиративной работе. Ты вот что, Павел, для связи с нами назначь ему Веру Сергееву. Ни сам, ни твои ребята около Лошкарева вертеться не должны. Он пусть пока сам делает что знает. Веру я буду инструктировать сегодня. Встретимся с ней за Доном. Обеспечишь это дело. Ну, а сейчас пока садись, послушай.

Миронов вздохнул и, все еще не согнав с лица недовольное выражение, присел в старое кресло. Все, о чем Зявкин докладывал Николаеву, было ему в общих чертах знакомо. Он сам не далее как два дня назад разговаривал с сотником Поповым. На свой характер, он тотчас бы арестовал Галкину, устроил ей очную ставку с Поповым или хотя бы установил за ней тщательное наблюдение.

Они просовещались еще минут сорок. Миронов почти не вмешивался. Только один раз, когда он услышал, что за Галкиной не следует пока устанавливать наблюдения, запротестовал:

— Так она сбежит, скроется.

— Вот ежели установим наблюдение, то непременно сбежит, — сказал в ответ Николаев. — Учти, что вокруг нее не гимназисты ходят, а господа контрразведчики, этих на мякине не проведешь, клевать не станут. Уверен, что они и за тобой наблюдают не первый месяц.

— Вот мы и дадим им не мякину, а зернышко, — вставил Зявкин, — пусть клюнут.

— Но помяните мое слово, эта мадам смотается, — угрюмо сказал Миронов.

На том разговор и закончился.

4. Корнет Бахарев — невольник чести

Через четыре дня чекистам действительно пришлось вспомнить слова Миронова. Под вечер он пришел угрюмый и злой в кабинет Зявкина. Сел, не спеша закурил и только тогда, глядя прямо в глаза Федору, сказал:

— Так вот, сбежала мадам Галкина и вещички оставила, Федор Михайлович.

— Сбежала? — Зявкин широкой ладонью потер себе щеку. — И далеко?

— Адреса, к сожалению, не оставила. Ведь говорил я! Наблюдения не установили.

— Ой, Павел! — Зявкин хитро подмигнул Миронову. — А мне что-то кажется, что не сдержал ты слова.

Зявкин был прав. Миронов действительно за два дня до неожиданного исчезновения Галкиной послал своего сотрудника Петю Ясенкова выяснить некоторые подробности. Ясенков был парень толковый и разузнал, что Анна Семеновна живет во флигеле на Малой Садовой, имеет возраст лет под тридцать, одинока и миловидна. Ведет себя тихо, скромно, с соседями дружбы не водит, но и не задается.

— Она, вишь ли, кубыть не из простых, — говорила Ясенкову бойкая дворничиха, к которой он зашел попить чайку. — То колечко золотое продаст, то серьги. Все ноне живут, как могут, — вздохнула она.

— Знакомые? Бывают, как не бывать, женщина она видная. Только это все из госпиталя, барышня-то раньше в госпитале была милосердной сестрой. Вот и заходят к ней знакомые из госпиталя, помогают ей.

Ясенков строго-настрого предупредил дворничиху, чтобы никаких разговоров о его визите не было. Та перекрестилась, хотя Ясенков делать этого даже и не просил. Однако на следующий день произошли события, о которых ни Ясенков, ни дворничиха, ни сам товарищ Миронов ничего не знали.

В этот день с утра Анна Семеновна чувствовала себя как-то особенно тревожно. Неизвестно почему. Попив чаю, она немного успокоилась, стала собираться на базар. Может быть, опять удастся встретить того грека? Он, пожалуй, лучше всех платит за золото.

Она надела скромное, но со вкусом сшитое пальто, накинула платок (шляпку она носить избегала, чтобы не привлекать внимания) и вышла в сенцы, которые гордо называла «прихожей».

На полу лежал измятый и замусоленный конверт. С замирающим сердцем она разорвала его. Почерк был ей хорошо знаком.

«Драгоценная Аня!

Шлю привет и целую крепко! Аня, меня на днях расстреляют.

Напиши домой, сообщи им, где мое золото. А часть можешь себе оставить, ту, что у тебя. Карточек моих дома много, возьми себе на память. Целую вечно, и прости!

И в а н».

Анна Семеновна присела на хозяйкин сундук, стоявший в углу прихожей. Ее изящная муфточка покатилась на пол.

Боже! Иван арестован! Его расстреляют; может быть, расстреляли уже? Когда написано это письмо? Она снова посмотрела на записку. В углу стояли еле заметные буквы: «Екатеринодар, 29 марта». Прошла целая неделя; может быть, она держит в руках записку покойника?

Анна Семеновна вошла обратно в комнату, медленно сняла с себя пальто. Одна мысль преследовала неотвязно: за что именно арестовали Ивана? Если это связано с теми поручениями, которые она передавала ему, то…

Она живо представила себе, как в эту ее тихую, полутемную комнатку врываются пьяные солдаты (в том, что они будут пьяные, она почему-то не сомневалась), ее хватают и увозят туда, в большой дом на Садовой.

Но, может быть, что-нибудь другое? Тогда — золото!

Анна Семеновна прошлась по комнате и вздрогнула: за дверью послышался шум. Схватив с комода сумочку, в которой у нее лежал маленький вороненый браунинг, она стиснула ее у груди, не в силах пошевелиться. Тихо. Должно быть, кошка. И тут новый кошмар свалился на нее. В углу мелькнула какая-то тень; и прежде чем она сообразила, что это ее собственное отражение в зеркале, ее уже била нервная лихорадка.