Прикладная журналистика - [46]
Если они начинали хамить — это был провал. Есть много способов нахамить. Достаточно балерине за мгновение до фуэте сказать: «Маша, не надо, не делай этого.» — и она не сможет нормально станцевать. Некстати кашлянул, засмеялся, завел будильник. А как страшно артисту, когда он ждет этого весь спектакль! От такого ожидания ломались руки, ноги, голоса, карьеры. Никто никогда в эти разборки не лез. Во-первых, себе дороже. Во-вторых, все равно все заканчивалось рукопожатиями. Недели две-три максимум — и артист шел на мировую.
Но наказывать своих кумиров могли только они. Я как-то невпопад хлопнул — и Лиля гонялась за мной по всему Большому театру. Она была чемпионкой Европы по баскетболу. У нее были ладони, как ковши экскаватора: в каждой помещались одновременно три бутерброда. Она могла бы мою голову зашвырнуть на пятый ярус, как мячик. Но я, благодарение судьбе, мастер спорта по лыжам: я лучше нее бегал. Таких фигур, как Лиля и Володя, теперь нет. Но нет и того Большого театра.
18.45. В раздевалке партера попросил поставить в воду цветы. Они напитаются влагой, у них появится лишний вес. И они сохранятся свежими, а не как с могилы.
Над партером дата — 1856 год. Всякий раз, взглянув на нее, я ощущаю дрожь. Театр ни разу не реставрировался, до всего, что здесь есть, касались мои предки; и, возможно, именно на этом месте стояла в каком-нибудь 1900 году моя юная бабушка в новеньких сапожках и с кружевным зонтиком, которые теперь моя семейная реликвия. Когда после летних каникул я вхожу сюда первого сентября, на открытие сезона, я обязательно дотрагиваюсь до некоторых вещей: до обивки кресел, до дверей. Они для меня как икона.
18.50. Кстати, в партере никогда не сидели аристократы и богачи. Они сидели в бенуаре. Большой театр устроен так, что звук сначала достигает царской ложи, затем поднимается наверх, к последнему ярусу, и только потом оттуда опускается в партер. Его номер — последний. Прежний бомонд был в курсе этих нюансов.
19.00. Есть места с особой акустикой: упали ключи — и театр вздрогнул. Если в них начинать хлопать — весь зал будет слушать. Это на четвертом ярусе, в партере и чуть-чуть в крайних ложах. Я много лет хлопаю внизу в партере с правой стороны. Там идет очень сильный резонанс. У меня — особый хлопок. Люди рядом просто закрывают уши. Или, как сейчас, вибрируют и дергаются. Но театр — не кладбище. Здесь нужно хлопать. Особенно в балете. Зрители не понимают, что танцорам нужен отдых: восстановить дыхание после фуэте или после прыжков. Хлопки — это маленький, но спасительный отдых. Или когда случаются всякие казусы: куст упал вместе с Жизелью, у певца треснули штаны на мощной ноте, у балерины соскочили бретельки. Зал, естественно, начинает смеяться. Это нормально. Но надо смех перевести в сочувствие, заставить аплодировать, чтобы актер пришел в себя, чтобы почувствовал поддержку.
20.10. Раньше во время антракта все нижнее фойе было забито театралами. У каждой группки было свое место. Они спорили, они обсуждали, они были недовольны, они были очарованы. Я ходил между ними и слушал, открыв рот: па-де-де... адажио... пируэт. Красивые слова, господи! Я смотрел на старух с ридикюлями и бантиками. Их мощные бинокли. Их мягкие складки старинных шалей. Их кружева. Их грациозные, несмотря на искривленный позвоночник, походки. Они слышали Шаляпина, видели Павлову, они ездили за ними в италии и америки. Другой шум, другие речи, другое состояние.
Порадовала глаз супружеская пара. Обоим за восемьдесят. Я обожаю людей, которые прожили вместе всю жизнь и держат друг друга за руки. В этом есть красота и надежда.
20.25. В театральном буфете пусто. Слишком дорого. В прежние времена здесь было не протолкнуться, звенел третий звонок, а люди только садились за стол.
21.00. Когда в юности я приходил в театр, я видел Альберта из «Жизели», Машу из «Щелкунчика», Одетту из «Лебединого», а не солиста такого-то, солистку такую-то. Для меня не существовало разницы между ними. Я не понимал ничего. Я не замечал их пота, их боли, их ошибок. И это была сказка...
21.25. Начинаются финальные поклоны. Коля и Марианна выйдут последними. Пока они движутся от задника к рампе, за эти краткие десять—пятнадцать секунд я должен и успеть переместиться из ложи в центр партера, туда, где дирижерский пульт, и успеть завести зал, и не упустить момент броска, кинуть цветы так, чтобы они опустились строго к Колиным ногам в то мгновение, когда он остановится у края сцены. Коля поднимет один цветок, прижмет к сердцу, остальные останутся лежать на полу, по ним будут ходить — и это так красиво! Я бросаю цветы уже тридцать лет. Я кидал цветы даже тогда, когда Васильев, став директором, забыл, как он сам ждал этого (я много раз бросал ему букеты, раз сто пятьдесят точно). По его распоряжению меня не пускали в партер, но я прорывался, бросал цветы и убегал. Для меня не сделать это — все равно что не поблагодарить человека, который покормил.
.Прошли лесничий, виллисы, Мирта. Я уже в двух метрах от рампы.
.Из-за кулисы появились Альберт и Жизель. Я — у рампы. Кладу цветы, начинаю аплодировать. Зал подхватил, зал поймал ритм.
Наполеон притягивает и отталкивает, завораживает и вызывает неприятие, но никого не оставляет равнодушным. В 2019 году исполнилось 250 лет со дня рождения Наполеона Бонапарта, и его имя, уже при жизни превратившееся в легенду, стало не просто мифом, но национальным, точнее, интернациональным брендом, фирменным знаком. В свое время знаменитый писатель и поэт Виктор Гюго, отец которого был наполеоновским генералом, писал, что французы продолжают то показывать, то прятать Наполеона, не в силах прийти к окончательному мнению, и эти слова не потеряли своей актуальности и сегодня.
Монография доктора исторических наук Андрея Юрьевича Митрофанова рассматривает военно-политическую обстановку, сложившуюся вокруг византийской империи накануне захвата власти Алексеем Комнином в 1081 году, и исследует основные военные кампании этого императора, тактику и вооружение его армии. выводы относительно характера военно-политической стратегии Алексея Комнина автор делает, опираясь на известный памятник византийской исторической литературы – «Алексиаду» Анны Комниной, а также «Анналы» Иоанна Зонары, «Стратегикон» Катакалона Кекавмена, латинские и сельджукские исторические сочинения. В работе приводятся новые доказательства монгольского происхождения династии великих Сельджукидов и новые аргументы в пользу радикального изменения тактики варяжской гвардии в эпоху Алексея Комнина, рассматриваются процессы вестернизации византийской армии накануне Первого Крестового похода.
Виктор Пронин пишет о героях, которые решают острые нравственные проблемы. В конфликтных ситуациях им приходится делать выбор между добром и злом, отстаивать свои убеждения или изменять им — тогда человек неизбежно теряет многое.
«Любая история, в том числе история развития жизни на Земле, – это замысловатое переплетение причин и следствий. Убери что-то одно, и все остальное изменится до неузнаваемости» – с этих слов и знаменитого примера с бабочкой из рассказа Рэя Брэдбери палеоэнтомолог Александр Храмов начинает свой удивительный рассказ о шестиногих хозяевах планеты. Мы отмахиваемся от мух и комаров, сражаемся с тараканами, обходим стороной муравейники, что уж говорить о вшах! Только не будь вшей, человек остался бы волосатым, как шимпанзе.
Настоящая монография посвящена изучению системы исторического образования и исторической науки в рамках сибирского научно-образовательного комплекса второй половины 1920-х – первой половины 1950-х гг. Период сталинизма в истории нашей страны характеризуется определенной дихотомией. С одной стороны, это время диктатуры коммунистической партии во всех сферах жизни советского общества, политических репрессий и идеологических кампаний. С другой стороны, именно в эти годы были заложены базовые институциональные основы развития исторического образования, исторической науки, принципов взаимоотношения исторического сообщества с государством, которые определили это развитие на десятилетия вперед, в том числе сохранившись во многих чертах и до сегодняшнего времени.
Эксперты пророчат, что следующие 50 лет будут определяться взаимоотношениями людей и технологий. Грядущие изобретения, несомненно, изменят нашу жизнь, вопрос состоит в том, до какой степени? Чего мы ждем от новых технологий и что хотим получить с их помощью? Как они изменят сферу медиа, экономику, здравоохранение, образование и нашу повседневную жизнь в целом? Ричард Уотсон призывает задуматься о современном обществе и представить, какой мир мы хотим создать в будущем. Он доступно и интересно исследует возможное влияние технологий на все сферы нашей жизни.