Прикид - [76]

Эти слова прокручивались у меня в голове, словно магнитофонная пленка. Я видела моего мужа, слышала, как он объясняет мне, кто есть и кем стал. Словно Ральф был чревовещателем, а Астров – куклой, за которую он говорил. Мне даже начало казаться, что из-под сюртука Астрова торчит палочка, с помощью которой Ральф управляет головой и ртом своей куклы. Для меня это стало настоящим открытием и одновременно потрясением. Неужели он – тот самый мужчина, в которого я некогда влюбилась, который вырвал меня из бутика в Челси, который делил со мной счастливые дни молодости и долгие серые годы последующей за ними жизни? Теперь я поняла, что сделали с ним эти годы неудач и забвения, поняла, что вместе с молодостью и шармом они отняли у него и способность думать о ком-то еще. Именно тогда и появился у него этот эгоизм, эта одержимость самим собой. «Не люблю людей. Давно уже никого не люблю». Ведь актеры состоят из ролей, которые играют. А если их нет, этих ролей, что они и кто? Молчаливые раковины, замершие в бесплодной надежде услышать собственное эхо…

О, Ральф, тебе всегда нужно было место под солнцем! И вот ты его, кажется, получил. Но если так, дорогой, то будет ли тебе до меня дело, и смогу ли я любить тебя как тогда, в лучшие наши дни? Потому что я тоже изменилась. Я уже не та поминутно краснеющая девчонка, обчихавшая тебя в бутике. И пути наши, похоже, разошлись.

Занавес опустился, и я поняла, что аплодирую. Аплодисменты не смолкали. Ральф стоял на сцене, держа за руки других актеров, улыбался, кланялся. Вышел опять один, когда занавес поднялся, вышел в третий, четвертый, пятый раз. Люди в зале аплодировали стоя. Не только аплодировали, но и кричали «Браво!» Они приветствовали и благодарили Ральфа. И я вспомнила его слова: если удастся пронять брайтонскую публику – дело в шляпе. Ты победитель, Ральф! Ты на коне!

Ральф оказался на коне. Теперь я твердо знала это. Он снова обрел свое место под солнцем.

Я пошла за кулисы. В коридоре клубилась возбужденная толпа, люди по большей части молодые. Я хотела зайти в гримерную, но потом раздумала. Стояла за спинами поклонников и поклонниц и ждала. И вот минут через пятнадцать появился Ральф. Он был сама любезность, он расточал улыбки. Люди проталкивались к нему с программками в надежде получить автограф. Он подписывал и улыбался. Две девицы прямо-таки повисли на нем. Он обнял одну за талию и свободной рукой что-то нацарапал на ее программке. Мне вспомнились слова Астрова из пьесы: «Что меня еще захватывает, так это красота. Неравнодушен я к ней». Похоже, он ничуть не кривил при этом душой. Все точь-в-точь как в старые добрые времена, когда его со всех сторон облепляли куколки, впивались точно пиявки.

И одновременно – все по-другому. Теперь я уже не кидалась отрывать от него «пиявок». Просто стояла в стороне и ждала. И казалось, он вовсе не замечает меня. Зато я все замечала. Я видела, как он позволяет себя обожать, раздает, словно милостыню, улыбки. А заодно, похоже, и номер телефона в гостинице. Да и почему бы, собственно, нет? Ведь завтра я уезжаю, а он продолжит наслаждаться своим триумфом. Маленькими лучиками солнца, что будут делить с ним постель.

И снова в ушах зазвучали слова: «Я для себя уже ничего не жду, не люблю людей… Давно уже никого не люблю». Но тогда, получается, вовсе не обязательно любить кого-то, достаточно просто позволить себя обожать, вот и все. Маленькие лучики солнца приходят и уходят… Я улыбнулась этому невольному каламбуру.

Он увидел меня, протолкнулся сквозь толпу и поцеловал – с куда меньшим пылом, чем только что целовал сочную низенькую блондинку. Впрочем, стоило ли упрекать его в этом! Ведь он был так счастлив! И я сказала ему, что он был просто замечателен, что я горжусь им, что раз у него достало мужества продержаться все эти долгие трудные годы, то отныне все будет очень хорошо, просто чудесно.

Ральф не ответил. Он весь сиял. Он купался в успехе и был ослеплен солнечными лучами.

Затем мы присоединились к другим актерам, и весь остаток вечера шампанское и лесть лились рекой. Восторги и триумфы переживались заново, рассказывались старые байки. Наконец, где-то после полуночи, мы вышли из ресторана и потащились по опустевшим, холодным улицам к гостинице, где Ральф рухнул в постель и тут же вырубился. Я уснула не сразу, мучимая горькими мыслями.

Утром я заказала завтрак в номер, и пока глядела в окно и любовалась морем, Ральф торопливо оделся и сбегал за утренними газетами. Принес, швырнул целый ворох на кровать и какое-то время с опаской взирал на них. Лицо у него было – ну точь-в-точь как у преступника на скамье подсудимых, ожидавшего приговора присяжных.

– Ладно, узнаем худшее, – заметил он наконец. И открыл «Гардиан». Ни строчки.

– Ублюдки!.. – простонал Ральф.

Я пыталась объяснить, что «Гардиан» всегда предпочитает публиковать самые свежие новости с запозданием на день, позволяя им, что называется, «обкататься». Но это не утешило Ральфа, и он уныло принялся перелистывать другие газеты, валявшиеся на кровати. Я взяла «Индепендент», нашла раздел рецензий. Есть, вот оно! Полный восторг!