Прикид - [62]

И в ту же секунду преобразился. Словно состарился – глаза смотрят устало, из них исчезла вся прежняя жизнь, уголки губ опустились, и от них протянулись глубокие скорбные морщины.

– Расскажи! – потребовала я.

В самом начале пьесы, объяснил Ральф, Астров беседует со старой нянюшкой. Та вспоминает, как молод и красив он был, совсем не то, что сейчас. И слишком много пьет.

– И тут я ей говорю: «Да… В десять лет другим человеком стал». И вот я никак не найду верной интонации.

Я пробормотала нечто вроде того, что лично мне эта фраза кажется вполне обыденной и прямолинейной, однако, не будучи актрисой, я, возможно, не улавливаю каких-то нюансов. Но Ральф не слушал. Весь уйдя в себя, расхаживал по комнате и удрученно качал головой. Автоматическим жестом, точно робот, принял из моих рук и выпил бокал вина. «Господи, ну и тоска», – подумала я. Меня так и подмывало сказать ему: «Боже мой, Ральф, как бы ты ни произнес эту гребаную реплику, публика все равно поймет. Ведь ты всего-то и хочешь сказать, что за десять лет стал другим человеком. И для того, чтобы понять, что тут имеется в виду, не нужно быть Аристотелем».

А потом вдруг до меня дошло. Ведь Ральф играет вовсе не Астрова! Он играет себя! Да, все сходится. Мы живем вместе вот уже почти десять лет, и за эти десять лет Ральф действительно стал другим. Куда более скучным. Неудивительно, что эта самая реплика стала ему поперек горла.

Я уже начала сомневаться: а есть ли вообще Ральфу до меня дело? Возможно, истинную любовь он способен испытывать только к себе, вернее – к тому персонажу, роль которого в данное время играет. Влюбленный в себя Ральф корчил перед зеркалом рожи. И если я оказывалась между ним и этим зеркалом, то перепадало любви и мне. Но стоило только сдвинуться с места – и вся любовь пропадала, как и мое отражение.

А что, если я чертовски к нему несправедлива? Глядя на Ральфа, я пыталась увидеть в нем человека, которого любила, рядом с которым хотела прожить всю жизнь и состариться. Возможно, он все тот же, а вот кто изменился, так это я. И тут впервые за весь вечер я почувствовала себя виноватой. Все мысли и чувства были устремлены к Джошу. Тело мое оставалось с ним; я почти физически ощущала, что излучаю некую энергию, отталкивающую Ральфа.

– Хочешь, накормлю тебя ужином? – устало спросила я.

Он взглянул на меня так, словно не слышал.

– «В десять лет другим человеком стал»! – воскликнул он, ломая руки и с загнанным выражением на лице. – Так лучше, да?

Нет, не только я изменилась.

– О, совершенно замечательно, дорогой! Так ты будешь ужинать или нет?

– «В десять лет другим человеком стал…» – снова произнес он, на сей раз с оттенком грусти.

Это будет продолжаться до бесконечности, подумала я. Налила себе еще бокал вина и уткнулась в вечернюю газету. И между строками, описывающими последний визит в Боснию госсекретаря США, вдруг услышала голос Джоша: «Мне страшно нравится твое тело в лунном свете…»

Итак, я стала любовницей, приходящей на ленч.

Я не знала, чем занимается Джош по вечерам. Оставалось лишь надеяться, что если буду достаточно требовательной к нему днем, то особых сил, чтобы разгуляться вечером, у него не останется. Впрочем, если говорить о Джоше, уверенной в этом быть нельзя. Сексуальные его аппетиты просто поражали воображение. В моем присутствии он перманентно пребывал в состоянии эрекции. Я же – преимущественно в горизонтальном положении.

Днем я ревнивым глазом следила из окна за входом – проверяя, не шмыгнула ли в подъезд какая-нибудь аппетитная блондиночка, не нажимает ли она на звонок. К несчастью, теперь он работал вне дома, делал какую-то выгодную заказную работу по модам. И я, стараясь пригасить чувство ревности, звонила ему в ателье – убедиться, что он действительно там. Вот этого делать никак не следовало.

– Я работаю, милая, работаю! Ясно тебе?

И я перестала звонить и решила, что буду верить ему.

Гейл так и кипела, вовсю демонстрируя свой ирландский темперамент, раздираемая противоречиями между ролью тайной соучастницы и матери-настоятельницы. Даже речь ее стала карикатурой на ирландское происхождение.

– Боже ж ты мой, дорогуша! Ты только скажи на милость, ну как я могу толкать какой-нибудь старой шлюхе платье, когда ты только и знаешь, что скакать, как коза, туда-сюда, наверх и вниз, а я должна, вишь ты, притворяться, что по лестнице шастает какой-то там долбаный водопроводчик!

Кэролайн, мысли которой были целиком поглощены новым предприятием, казалось, ничего не замечала. Лишь жаловалась на мою занятость и на то, что я не хожу теперь с ней на ленч в «Треви».

– Ты что, на диету, что ли, села, Анжела? Но это ж просто смешно, с твоей-то фигурой!

Я высказала предположение, что она должна быть счастлива тем фактом, что отныне Ренато всецело принадлежит ей. В ответ она лишь скорчила гримасу и отмахнулась. С тех пор как ей не удалось выбить из Ренато приглашения на ферму в Тоскане, где они предались бы бурным летним забавам на лоне природы, она вычеркнула его из списка потенциальных любовников. Или так по крайней мере утверждала.

– А где же твой гонщик Формулы-1 из Рима, Кэролайн? – как-то спросила я. – Ну тот, что с тремя яйцами?