Прихоти любви - [26]

– Действительно, фрейлейн фон Герольд, – проговорил голос, столь спокойный и равнодушный, что сразу унял бурю, поднявшуюся в сердце Клодины, – действительно, герцогиня очень желает заниматься с вами музыкой в Альтенштейне.

Герцог снова обратился к Иоахиму и спросил:

– Да что же случилось? Он умер от раны или…

– Он жив, ваше высочество, и охотится по-прежнему.

Все знали, что, когда герцог разговаривает об охоте, он забывает все остальное. Только Пальмер недоверчиво улыбнулся и посмотрел на Клодину, которая вздохнула облегченно.

– Если ваше высочество приказывает… – тихо сказала она. – Но я давно уже не пела: моя муза оставила меня…

Тихий, сдавленный кашель герцогини прервал ее, сквозь деревья повеяло первой вечерней прохладой… Обыкновенно бледные щеки больной казались огненными. Герцог вскочил.

– Пора! – воскликнул он. – Подать экипажи!

Пальмер сделал знак придворному лакею, который неподвижно стоял у садовой калитки. Через несколько мгновений высокие гости уже уехали.

– Нам тоже надо прощаться, Лотарь, – сказала Беата брату.

Он утвердительно наклонил голову и пожал руку Иоахиму, но когда хотел проститься с Клодиной, та уже исчезла.

Беата пошла за шляпой и зонтиком и застала ее на кухне…

– Куда ты делась? Мы уезжаем, Клодина, – сказала Беата, натягивая шелковые перчатки. – Сегодня был очень оживленный день; поздравляю тебя с новыми соседями, советую всегда теперь иметь в запасе что-либо для угощения… соседка из Альтенштейна, вероятно, часто будет навещать тебя – ей нравится эта роль, как блаженной памяти королеве Луизе… Клодина, я думаю, что страх смерти заставляет бедняжку пускаться в развлечения. Заметила ли ты, что она еле дышит?.. Ну, мне пора; толстая Берг, наверное, проголодалась, а достать они ничего не могут без моего распоряжения. Будь здорова, Клодина, приходи скорее и малютку возьми с собой!

Она поспешно пожала ей руку и вышла.

Клодина понесла фрейлейн Линденмейер блюдечко земляники и застала ее все еще в нижней юбке с красными лентами; старушка держала на коленях маленькую Эльзу и рассказывала ей сказку о том, как некая красавица вышла замуж за принца.

– За герцога, – поправила девочка и, увидев Клодину, спросила: – Тетя Клодина, можно мне еще остаться здесь?

Тетя не слыхала: она прислушивалась к шуму отъезжавшего экипажа…

– О господи, фрейлейн Клодина! – воскликнула старушка, обрадовавшись, что наконец-то может поговорить о великом событии. – Что за красавец наш правитель! Во всем виден герцог! Когда он шел по саду с нашим господином, я вспомнила слова Шиллера: певец должен идти рядом с королем – они оба на вершине человечества! Ах, фрейлейн, если бы бабушка видела, как вы сидели по-семейному у стола и кушали землянику со сливками. Ах, фрейлейн Клодина!

– А мне больше нравится дядя Лотарь, – заявила малютка.

Девушка вдруг повернулась и пошла к двери, потом поднялась по узкой лестнице и постучала в дверь к Иоахиму. Она застала его расхаживающим по комнате с растерянным выражением лица.

– Я совершенно выбит из колеи, – пожаловался он. – О мое прекрасное одиночество! Клодина, не пойми меня неверно! Ты знаешь, что я люблю и уважаю герцогскую семью и горжусь тем, что моя прелестная сестра привлекает ее в наш лесной уголок. Клодина, ты не сердишься на меня за мои слова? – спросил он, только теперь заметив тень на ее лице.

Она отрицательно покачала головой.

– Нет, Иоахим, за что же? Но мне жаль тебя, скажи им прямо, что ничто не должно мешать твоей работе… Слышишь? Ничто не должно мешать тебе!

Он остановился и погладил ее по щеке.

– Нет, дитя мое, – возразил он, – ты, как бывшая фрейлина, должна знать, что этого сделать нельзя. Удивительная любезность со стороны их высочеств – посетить нас здесь. Они не должны услышать от нас такого же отказа, как от Беаты! У меня захватило дух, когда она отрапортовала свой ответ. Я не понимаю, как Лотарь мог спокойно его выслушать, – меня он возмутил.

– А твоя работа, Иоахим? Я уверена, что герцогиня очень огорчится, когда узнает, что помешала тебе.

– У нее хороший характер, она любит все прекрасное, но она больна, очень больна. Слышала ты ее кашель? Он раздирал мне сердце. Так кашляла и она, Клодина… О, эта ужасная болезнь!.. Нет, нет, Клодина, уже из-за того, что ее жизнь угасает, Совиный дом должен быть всегда открыт для ее высочества.

Сестра не отвечала. Она подошла к окну, через которое сиял красный вечерний свет, и со страхом смотрела на вершины деревьев. Нет, она не должна, не вправе поверить ему свою горькую заботу, – не должна тревожить его. Может быть, слепая страсть герцога уже прошла? Сегодня он не следил за ней жгучим взором – его глаза едва скользнули по ней. Она машинально склонила голову, как бы желая возразить внутреннему голосу: может быть, благородство и великодушие победили, и вид угасающей жизни… Она могла быть спокойна, могла надеяться.

Брат подошел к ней и взял ее за руку.

– Тебе скучно в одиночестве, Клодина? – мягко спросил он. – Сегодня, когда в наш дом ворвался луч из твоей прежней блестящей жизни, мне показалось, что грешно удерживать здесь гордого лебедя.

– Иоахим, – с мучительной улыбкой сказала Клодина, и глаза ее стали влажными, – если б ты знал, с каким удовольствием я живу здесь, как мне уютно и спокойно в нашей бедности, ты никогда не говорил бы так. Нет, мне не только не скучно и не печально, наоборот, здесь у меня так легко на сердце, как давно не было. Теперь я пойду вниз готовить ужин, он состоит из салата и яиц всмятку, но ты не поверишь, Иоахим, как нежен салат Гейнемана!