Прихоти фортуны - [33]

Палач ловко распутал веревки, которыми была привязана Клодина к спине осла, и стащил ее на землю. Женщина рассмеялась, показывая коричневые зубы. Ее радовало всеобщее внимание, торжественность, в любом предмете она видела: загадку. В рот сумасшедшей не был воткнут кляп, как другим смертникам, никто не опасался, что она станет проповедовать в народе. Но не пристало оглашать город криками боли и ужаса, поэтому священник снова подал знак, и палач сунул в рот осужденной промасленную тряпку. Клодина доверчиво засеменила к эшафоту, взошла по ступеням и дала привязать себя к столбу.

Зажгли костер, пламя быстро ползло по сухому хворосту, прозрачное в золотых лучах солнца. Костер разгорался, огненные языки подобно змеям, обвивали ветки и поленья. Уважаемые горожане использовали почетное право приумножить перед церковью свои добродетели и с готовностью подбрасывали хворост в огонь.

Когда пламя с гулом взметнулось вверх, коснувшись живой плоти, сумасшедшая в агонии стала извиваться, глаза ее дико вращались, готовые вылезти из орбит. Запахло паленым. Толпа как зачарованная взирала на казнь. Доминиканцы в развевающихся белых одеяниях усердно возносили хвалу господу.

Внимание тысяч людей было приковано к эшафоту, где в клубах дыма билась ведьма. И никто не заметил, как в эту минуту из низкой арки появился всадник на гнедом жеребце, нервно перебиравшем изящными тонкими ногами. На всаднике был сверкающий панцирь, длинный меч висел у левого бедра. Он прогарцевал по вымощенной камнем площади, люди с проклятьями отпрыгивали в сторону. Лошадь перешла в галоп, среди горожан возникло смятение, а всадник уже приближался к группе осужденных, окруженных монахами. Стражники потянули из ножен мечи, но момент был безвозвратно упущен. Рыцарь наклонился, рывком схватил за тонкий стан одну из приговоренных девушек и посадил в седло перед собой.

В последнее мгновение стражники бросились на всадника, но жеребец понесся прочь, давя монахов и горожан, и показался он им дивным крылатым существом с лентами синего неба в гриве. Всадник одной рукой держал поводья, другой вынул кляп изо рта девушки и прижал к себе ее вздрагивающее в рыданиях тело. Он громко рассмеялся, и это было все, что запомнила девушка, и последнее, что запомнили горожане.

ЭПИЛОГ

И сказал Бог: да будет свет,

И стал свет.

Бытие, 1:3

Они пронеслись по главным улицам Канна, запруженным возбужденным народом. Вслед им неслись крики, свист. Кто-то дерзко попытался преградить дорогу коню и отлетел в сторону, утонул в людском море. Вопили и посылали проклятия, попавшие под копыта коня, женщины, возбужденные видом крови на торговой площади, что-то кричали своим мужьям, плакали дети, торговцы спешили убраться из опасного места, воры не теряли времени в начавшейся свалке. По камням мостовой загремела погоня, офицер в блестящей кирасе на ходу выкрикивал приказания всадникам. Толпа хлынула к стенам домов, отовсюду слышались стоны, пахло паленым мясом, от центра площади поднимался густой черный дым.

Гнедой конь летел как вихрь. Гигантская толпа, пестрота и грязь аутодафе остались позади, замелькали уходящие под уклон, почти пустые улицы, грязные переулки, которые никогда не освещались, где из-под копыт коня брызгали огромные крысы и пестрые кошки. Перечеркивали небо полуразвалившиеся арки старого города, увитые плющом и дикими лозами, пустившими побеги под живительными поцелуями солнца. Промелькнули ветхие лачуги городской бедноты, увешанные каким-то тряпьем, где в темных проемах сидели старухи, уродливые дети копошились в клоаке, выуживая из сточных вод невообразимые предметы.

Это походило на зачарованный город. Гул и грохот копыт вспучивался пузырем эха, и лопался в синем воздухе, где над дерновыми крышами домов с писком носились ласточки. Все население собралось в центре Канна, никто не преградил путь беглецам, погоня растаяла в лабиринте узких, похожих на ущелья улиц. Вскоре беглецы достигли городской стены с разросшимся чертополохом и кустами терновника. Ворота оказались не заперты. Лошадь нырнула в глубокий сырой проем, и за ним открылась сверкающая даль. Рыцарь прикрыл девушку плащом, а разомлевшая на солнце стража, не ведавшая, что случилось на площади, лениво проводила взглядом всадника. Теплый влажный ветер свистел над горбатой равниной, застеленной изумрудным травяным ковром, открывался прекрасный вид на поля, пенящиеся сады, сверкающую гавань внизу, где к пристани подходили корабли и качались стройные мачты, где колыхалась цветная, жаркая, деловитая, немая толпа, и блеск воды резал глаза, на сеть дорог, запруженных накануне, где теперь уныло брел осел с поклажей, понукаемый тощим крестьянином в соломенной шляпе.

Всадник пронесся мимо в клубах пыли; длинная голубоватая тень от посоха крестьянина врезалась в память Жанны, переродилась в ее воспаленном воображении во что-то фантастическое, мелькнувшее, подобно молнии, и она закрыла уставшие заплаканные глаза.

* * *

Седой туман стелился над равниной, собирался густой вязкой массой у подножия холмов, которые в золотисто-охристом, медленно остывающем воздухе были подобны мордам драконов. На склонах горели костры пастухов, и это было похоже на волшебство, на отуманенные глаза чудовищ, полные слез, обращенные в весенний звездный накат неба.