Приходит ночь - [66]

— Ты, кажется, не слушаешь меня, — сказала она резко, пытаясь изобразить презрение.

Ли действительно не слушал. Смокинг упал на пол, отточенными движениями он вынул запонки. Низ рубашки уже был выдернут из брюк, а потом лунный свет упал на его обнаженные плечи. Щелчок пряжки и звук расстегиваемой «молнии» прозвучали в ночной тишине до смешного громко. И потом она увидела, как его золотистые глаза смотрят на нее.

— Что ты вообще творишь, ты хоть знаешь? — осведомилась Брин.

Он, подняв бровь, изобразил вежливое удивление:

— Раздеваюсь.

— Для чего бы это? — холодно процедила Брин.

— Чтобы лечь спать с женщиной, с которой я сплю, конечно.

Его ботинки с глухим стуком приземлились где-то у одежного шкафа, и он переступил через свалившиеся на ковер брюки и трусы. Она должна была уже привыкнуть к виду его обнаженного тела, но почему-то у нее это не получалось. Точнее, не совсем получалось. Каждый раз, когда она видела его обнаженным, у нее от возбуждения перехватывало дыхание. Она каждый раз заново восхищалась шириной его бронзовых плеч, отблесками света на его мускулах, стальной твердостью его плоского живота.

Когда он пошел к ней, весь в лунном свете, пожирая ее золотистыми, блестевшими, как у сатира, глазами, она сразу же забыла его обидные слова. Он взял ее ногу и с не вязавшейся с его горячим возбуждением осторожностью снял с нее туфлю.

— Ли…

Вот отброшена и вторая туфля. Необыкновенное чувство пронизало Брин, когда его пальцы прошлись по длине ее колготок до бедер, до эластика, что обхватывал ее талию, а потом сняли их. Она почувствовала, как он коснулся ее голого тела.

Брин осознала себя лежащей здесь, в его постели, жалобно всхлипывающей, снедаемой желанием, которое он так легко мог в ней пробудить. Она не желала пасть жертвой ее собственных предательских чувств. Потихоньку всхлипывая от злости, она попыталась спрыгнуть с кровати — только для того, чтобы наткнуться на несокрушимую твердость его груди и снова оказаться распластанной на постели, в плену у его сильных, мускулистых конечностей. Он запустил пальцы в ее волосы и принялся целовать ее опять, дразня ее своими губами, еще и еще, тщательно, чтобы удовлетворить ее потребность в нежности…

Снова такой нежный и… такой требовательный. Жесткий, но не причинявший боли водоворот, который бурлил в ее лоне, велевший ей желать его, его прикосновений…

Его руки уверенно ласкали ее тело, а их тепло проникало сквозь платье, которое все еще было на ней, прикрывая ее груди, выдававшие ее возбуждение отвердевшими сосками. Его ладонь прошлась по ее бедру, проскользнула под ткань, чтобы подразнить ее наготу и решительно и смело двинуться дальше.

Его голова оказалась рядом с ее, и он заговорил, тихо, все еще с раздражением, но она страстно внимала его словам.

— Ты маленькая дурочка! Ты не представляешь, как я люблю тебя, как сильно я в тебе нуждаюсь. Да, когда мужчина любит женщину, он часто злится. Сходит с ума, бесится, когда видит ее в объятиях другого мужчины. Да, ты мне не принадлежишь. Но все же ты моя. Моя, чтобы быть со мной в лунном свете… вот так… вместе… совсем близко…

Эти слова сводили с ума. Жаркие, произнесенные шепотом, пронзавшие ее мозг, как отблески кристаллов. Он любит ее. Он сказал, что любит ее…

Он сказал, что любит ее. Но правда ли это? Может быть, это только слова, которые так легко вырываются у мужчины в минуты страсти?

Брин вскрикнула, когда он резко, неожиданно сдернул с нее платье и оказался между ее ног. Он вошел в нее с силой, повергшей ее в смятение, но в благодатное, сводящее с ума смятение, от которого по ее телу побежали волны наслаждения. Непроизвольно она впилась ногтями в его спину, тихонько всхлипывая оттого, что необузданная буря боли, злости и неукротимого желания носилась внутри нее и вокруг них с безжалостной мощью тропического циклона. У Брин не осталось ничего, кроме уносящего ее вдаль желания, упоения, которое вращалось и вращалось внутри нее, восхищения оттого, что он двигался внутри нее, удовлетворяя ее желание, доводя его до высшей, сумасшедшей точки…

Наслаждение побежало по ее телу волна за волной, заставив ее содрогаться по мере того, как ее тело понемногу освобождалось от дикой, необузданной красоты этой бури. Она слышала, как он, прижавшись к ней, хрипло шепчет ее имя, тяжко содрогаясь и извергая в нее свое жаркое пламя. И она, прижимая его к себе, начала сомневаться, что истинно — злость или любовь? И разразилась слезами.

Он молниеносным беззвучным движением вышел из нее, заключив ее в объятия. И его слова более не источали злобы, они были страстными и наполнили ее сердце болью и раскаянием.

— Ах, Брин, я никогда не хотел причинить тебе боль. И я ни за что не стал бы делать тебе больно. О господи, я так ужасно, ужасно виноват. Пожалуйста, не бойся меня. Мне невыносимо думать, что ты меня боишься…

Смысл его слов дошел до Брин только через несколько мгновений, она поняла, что он отказывается от своих слов, что причина его боли в чем-то таком, что, как кинжал, когда-то давно пронзило его сердце. Через некоторое время она высвободилась из его рук, чтобы взглянуть ему в глаза.