Приговоренный к пожизненному. Книга, написанная шариковой ручкой - [22]

— Да не, Миха, это поначалу так, а потом нормально.

— Ясно, — говорю.

И мы начали общаться, перекрикивая и дублируя свои слова в свойственной тюрьме манере. Мы начали общаться, узнавая друг у друга новости, детали, нюансы о предстоящей нашей жизни. Вещи, которые для нас имели значение. Теперь мы разговаривали не так, как несколько месяцев назад, в суде. Теперь мы общались как два человека, объединенные одной страшной участью, одной бедой на двоих. А это, как известно, сближает даже абсолютно незнакомых людей.

Из немногих рваных разговоров — на улице и в коридоре — я узнал, что Тигру тоже коснулось то мерзкое, леденящее душу чувство бессмысленности грядущих дней. Страшно коснулось! Его, как и меня, как и любого живого человека, ужасно пугала перспектива вечного содержания в невыносимых, нечеловеческих условиях! Претерпевать на себе всю жизнь физические и нравственные муки. Мучиться, терпеть, страдать… Где-то там, в неизвестном географическом далёке и темноте будущих дней, вдали от привычной свободной жизни, кроется самый страшный страх цивилизованного человека! Аббревиатура этого страха — «ПЛС». Тигра не выдержал тяжести этих букв. Жизнь осталась позади. Перспектива пугала. Надежда истлела под слоем пепла сгоревшего костра… Что еще оставалось делать? Он был один, брошен всеми, каждым, кроме мамы. Помещен в тот же убогий, мрачный чулан, в котором был я. А там нету места светлым мыслям. Мрак снаружи порождал мрак внутренний.

Не просидев и нескольких дней, он разбил окно (за которым был слой кирпичной кладки) и осколком стекла перерезал себе вены на плече и на руках.

Его нашли по утренней баланде, без сознания, бледного, как известка, в луже собственной крови. Откачали. Привели в чувство. Дали постельный режим, пару шоколадок за государственный счет. Зашили раны позорной беспомощности. Но душевные раны оставили нетронутыми. Потом дали ему пятнадцать суток карцера за членовредительство, особо не разбираясь в причинах его неудачного суицида. (Наверное, такой цинизм возможен только в российских тюрьмах.)

Прошло время, несколько дней. Но ничего не поменялось в мире, а в жизни Тигры тем более. Он был непреклонен и непростительно настойчив. Тяжесть срока по-прежнему давила. Будущие условия пугали. Распустив свои носки, он сплел «коня» (веревку) и как-то вечером, привязав его к решетке, повесился… Но что бы вы думали? Порвалась веревка.

Он нашел себя на полу с шишкой на голове и с сильным чувством досады о несостоявшемся самоубийстве. Воистину драматургический сюжет! Любой мало-мальски верующий человек счел бы это вмешательством свыше. Вот и Тигра оставил свои попытки по слиянию с незыблемой вечностью.

Когда он рассказывал мне что-то на прогулке, через стенку, я воспринимал всё со спокойствием и с присущим тому моменту пониманием. Но, что важно, мне было интересно! Я чувствовал не жалость к нему, не состраданье, я не считал уместным его отговаривать и винить. Я испытывал лишь любопытство и интерес. Мне было интересно послушать человека, который одной ногой был там! Летел ли он по коридору, видел ли свет, что чувствовал и видел? Но главное, не покидало ли его сознание?

Сказал, что ничего не видел, по коридору не летел, света не было, ничего не чувствовал и бога нет.

И вот когда второй раз не состоялось его самоубийство, он решил написать все-таки «кассуху». Кассационную жалобу пишет подавляющее большинство осужденных. Все, кто недоволен приговором, пытаются использовать ничтожный шанс. Право воспользоваться этим шансом у тебя есть только в первые десять суток после вступления приговора в законную силу. Потом — всё.

В течение этих десяти дней Тигра успел совершить две неудачные попытки суицида и написать кассационную жалобу. Этот отрезок времени для него был очень насыщенным в плане волнительных переживаний и решительных действий. Так действует человек, который для себя уже всё решил, который больше не видит в жизни никаких проблесков. Но все же он написал эту кассуху и отправил. И вот уже четыре месяца ждет ее разрешения (обычно на это уходит от полугода до года).

Мы оба придерживались мнения, что делать там (куда нас увезут) нечего! И «запасной выход» был достоин того, чтобы им воспользоваться. Потому что растительный образ жизни с перманентным окучиванием пенитенциарными садоводами нас совсем не прельщал.

Да, это так! Все правильно.

Но я говорил ему, что надо использовать все возможности, хвататься за любой шанс, даже ничтожный: кассуха, надзорка, ЕСПЧ. А там уже смотреть по ситуации. Да — да! Нет — да и хуй с ним!

Тигра через стенку молчаливо соглашался, но какую-то мысль все же утаивал.

Тигра околачивался по тюрьмам с малолетки. В те дни ему исполнилось двадцать пять лет. Его мама сделала ему передачу. И он, уговорив дежурного, передал мне кусок торта и пару пакетиков кофе.

Я был на карцерном положении, где хранить и приобретать пищу не разрешалось, где всегда было голодно и холодно. Поэтому любая сладость в карцере — в радость. Мне было весело и приятно.

Тигра был обладателем множества безвкусных и ненужных наколок. Его кисти были синими. По тюремной жизни он катил «красным». По свободной — был просто отморозком. Речь чуть замедленная, но не очень. Эмоционально подвижен, но недостаточно. Мышление скудное, тюремное, медленное, испорченное лагерной психологией поведения. В меру общителен, в меру шутлив. Обычный такой средней отмороженности среднестатистический зэк. Из семьи только мама. Жены нет. Детей нет. Друзей нет. Будущего нет. Есть какая-то подельщица, которая его сдала. Есть злоба. Есть срок. Есть тревога в сердце и желание прекратить все это раз и навсегда!